Музей невинности

В залах городского музея Хельсинки, куда я пришел холодным дождливым утром, я увидел старые бутылочки из-под лекарств, какие были в ящиках Тарык-бея. В пахших плесенью залах бывшей шляпной фабрики в маленьком городке под Лионом (кроме меня там не было ни одного посетителя) я увидел такие же шляпы, какие носили мои родители. Глядя на игральные карты, кольца, ожерелья, шахматы и холсты в Государственном музее Вюртемберга, расположенном в башне старой крепости, я вдохновенно подумал, что вещи Ке-скинов и моя любовь к Фюсун заслуживают того, чтобы быть представленными так же торжественно, так же помпезно, как экспонаты этого музея. В Международном музее парфюмерии французского города Грасса, находящегося на отдалении от Средиземного моря, в «парфюмерной столице мира», я провел целый день, пытаясь вспомнить запах духов Фюсун. Картина Рембрандта «Жертвоприношение Авраама» в мюнхенской Старой Пинакотеке, лестницы которой я позднее взял за образец для своего музея, напомнила мне об истории, которую я рассказывал Фюсун много лет назад, и о том, что настоящая любовь есть способность отдать самое дорогое, не ожидая ничего взамен. В парижском Музее романтичной жизни при виде зажигалки, украшений и сережек Жорж Санд, прядки ее волос, приклеенной на бумагу, мне отчего-то стало жутко. В городском музее Гетеборга я долго сидел перед изразцами и тарелками, привезенными Восточно-Индийской компанией. Маленький городской музей города Бревика, куда я поехал в марте 1987 года, когда находился в Осло, по совету одного школьного приятеля, служившего в турецком посольстве в Норвегии, оказался закрыт, и я специально провел еще ночь в Осло, чтобы увидеть в этом музее почту, фотостудию и аптеку трехсотлетней давности, и на следующий день опять отправился в тот городок. В Морском музее в Триесте, расположенном в здании бывшей тюрьмы, я впервые подумал, что могу, помимо дотошно собранных вещей, представить в своем музее модель какого-нибудь стамбульского парохода (например, «Кален-дера»), который тоже напоминал мне о Фюсун. Оказавшись в Гондурасе, куда было не так просто получить визу, я приехал в город Ла-Сейба, расположенный на берегу Карибского моря, и вместе с туристами в шортах попал в Музей бабочек и насекомых, где подумал, что смогу показать у себя в музее как настоящую научную коллекцию заколки Фюсун с бабочками, которые я покупал ей годами, и представил, что сделал то же самое с комарами, мухами, клещами и тараканами, обитавшими в доме Фюсун. Я с гордостью убедился, что коллекция, собранная в недавно открывшемся парижском Музее табака, гораздо беднее моей, накопленной за восемь лет. Помню, как приятным весенним утром в Эксан-Провансе меня безгранично обрадовала и умилила кухонная утварь и прочие предметы на полках в светлых залах музея-мастерской Поля Сезанна. В нарядном и убранном до блеска доме-музее бургомистра Антверпена Николаса Рококса я еще раз осознал, что прошлое может быть скрыто в вещах, как душа, и именно поэтому в тихих маленьких музеях я и обрел красоту, привязывающую меня к жизни, нашел утешение. Нужно ли мне было побывать в венском музее Фрейда и увидеть старые вещи и бюсты великого врача, чтобы принять и полюбить свою собственную коллекцию в «Доме милосердия» и чтобы суметь с гордостью всем ее показать? Не потому ли я каждый раз во время поездки в Лондон посещал старую парикмахерскую в Лондонском городском музее, что скучал по стамбульской парикмахерской Басри и по Болтливому Джевдету? В музей известной медсестры Флоренс Найтингейл я отправился, чтобы увидеть какую-нибудь стамбульскую вещь, сохранившуюся со времен ее поездки в Стамбул во время Крымской войны, но нашел там точно такую заколку, какая была у Фюсун. Слушая глубокую тишину в Музее времени, расположенном в старинном дворце французского города Безансона, среди часов, я задумался о памяти и времени. В музее Тайлера в голландском Хаар-леме, разглядывая минералы, окаменелости, медали, деньги, старинные приборы в больших старинных деревянных витринах, я с воодушевлением решил, что в этой тишине смогу назвать источник смысла своей жизни, который дарует мне глубокое утешение, но не сразу подобрал слова, чтобы выразить, что же привязывает меня к этим залам. То же самое я ощутил в Мадрасе, в музее Форта Святого Георгия, первой крепости англичан в Индии, среди писем, масляных картин, денег и обычных вещей, когда за окном стояла липкая жара, а надо мной кружил огромный мотылек. Посещение веронского городского музея Кастельвеккио, его лестницы и свет, которым, как шелком, скульптор Карло Скарпа окутал статуи, впервые навело меня на мысль о том, что радость, которую дарует музей, связана не только с его коллекцией, но и с равновесием в расположении картин и предметов. В берлинском Музее вещей, некогда расположенном в здании Мартина Гропиуса, впоследствии оставшемся без помещения, я научился относиться с юмором ко всему, что собираешь, и еще раз убедился в том, что нужно хранить все, что мы любим, и все то, что связано с людьми, которых мы любим, и даже если у нас нет ни своего дома, ни музея, поэзия собранной нами коллекции вещей послужит пристанищем для них. Слезы навернулись мне на глаза оттого, что я не могу показать Фюсун картину Караваджо «Жертвоприношение Авраама» в галерее Уффици, а потом напомнила, что иногда предоставляется возможность как-то возместить утрату тех, кого мы любим, и именно поэтому я так привязан к вещам Фюсун. В лондонском доме-музее сэра Джона Соуна, который я обожал за бессистемность и беспорядок в расстановке предметов и восхищался манерой развески картин, я любил часами сидеть в одиночестве, слушая шум города, и представлял, что однажды точно так же покажу всем вещи Фюсун, и тогда любимая моя улыбнется мне с небес. Лучшим примером для меня послужил музей Фредерика Мареса в Барселоне, на верхнем этаже которого хранилась коллекция заколок, сережек, игральных карт, ключей, вееров, флакончиков из-под духов, носовых платков, брошек, ожерелий, сумок и браслетов. Об этом романтичном собрании я вспомнил в Музее перчаток на Манхэттене во время моей первой поездки в Америку, длившейся более пяти месяцев, за время которой я посетил двести семьдесят три музея. В Лос-Анджелесе, в Юрском музее технологии, мне вспомнилось страшное чувство, раньше уже посещавшее меня, — будто пока все человечество живет в одном времени, а я застрял в другом. В музее Авы Гарднер в городке Смитфилд штата Северная Каролина, где я стащил симпатичную табличку-указатель с рекламой столовых приборов и портретом этой американской звезды, хранились школьные рисунки маленькой Авы, ее ночные рубашки, перчатки и сапожки, и я почувствовал такую тоску по Фюсун, что захотел вернуться в Стамбул немедленно. Я потратил два дня, чтобы повидать коллекцию бутылок из-под лимонада и пива в Музее упаковки и рекламы напитков недалеко от городка Нэшвилл, который в те дни только открылся, а впоследствии перестал существовать, а потом, помню, опять захотел в Стамбул, но продолжил путешествие. В конце концов я решил вернуться в домой, когда пять недель спустя в другом музее, который тоже впоследствии закрылся, в Музее трагедии в американской истории, расположенном в городке Сент-Огастин штата Флорида, увидел искореженные части и начавшие ржаветь детали никелированной отделки автомобиля, «бьюик» 1966 года, на котором разбилась американская кинозвезда шестидесятых Джейн Мэнсфилд. Я постепенно понимал, что домом настоящего коллекционера должен быть его собственный музей.