Музей невинности

Каждый день в условленный час я ждал ее в «Доме милосердия». Решив, что будет еще больнее от того, что так долго длится ожидание, я появлялся не раньше чем без пяти два. Входил туда, дрожа от нетерпения. Первые десять-пятнадцать минут к боли, ощущавшейся где-то между сердцем и желудком, примешивалась надежда. Я не находил себе места, то и дело выглядывая из окон на улицу. Почему-то сразу бросилось в глаза, что у дома перед дверью висит ржавый фонарь. Я в очередной раз немного прибирал комнату, внимательно прислушиваясь к звукам в парадной, и иногда решительный стук чьих-то каблучков напоминал мне ее шаги. Но всякий раз проходили мимо, и я с болью понимал, что входной дверью, совсем как она, сейчас хлопнул кто-то другой.

Часы, сожженные спички и спичечные коробки, собранные в моем музее воспоминаний, лучше меня расскажут, что я чувствовал те первые десять-пятнадцать минут, когда постепенно начинал понимать, что Фюсун не придет и сегодня. Боль во мне бушевала морским прибоем, и, меряя шагами комнату и поглядывая в окна, я иногда останавливался где-нибудь в углу, прислушиваясь к шуму его волн. В гробовой тишине квартиры яростно тикали часы, и я, надеясь отвлечься, принимался отсчитывать минуты и секунды. Когда приближался назначенный час нашей встречи, во мне отчего-то, как весенний цветок, распускалась надежда, и мне казалось, что сегодня она обязательно появится, уже близко. В такие минуты мне хотелось, чтобы время летело стремглав. Но злосчастные пять минут никогда не кончались. Однажды я честно признался, что обманываю себя и на самом деле мне не хочется, чтобы эти пять минут прошли, потому что Фюсун, наверное, больше никогда не откроет дверь «Дома милосердия». Когда наступало ровно два часа, я не мог понять, радоваться ли мне, что наступил час нашего свидания, или расстраиваться, потому что с каждой минутой вероятность появления Фюсун становилась меньше. Я, словно путешественник, грустно глядя с палубы отплывающего корабля на отдаляющуюся пристань, сознавал, что каждая прошедшая секунда удаляет меня от моей возлюбленной, и пытался убедить себя, будто на самом деле прошло не так уж много времени, стараясь мысленно соединять секунды и минуты в небольшие отрезки. Я решил, что расстраиваться следует не каждое мгновение, а лишь раз в пять минут. Так я переносил боль, которую мог бы ощущать постоянно, на последнюю, пятую минуту. Когда отрицать, что и та канула в небытие, становилось невозможным, то есть когда ее опоздание превращалось в реальность, которую приходилось признавать, боль впивалась в меня шипами. И я карабкался по лестнице памяти, твердя, что Фюсун всегда опаздывала на наши встречи на пять-десять минут (мне уже было не понять, правда ли это), и в каждые из последовавших пять минут испытывал чуть меньше страдания, но все равно с надеждой мечтал, что сейчас раздастся звонок в дверь и я увижу ее в своих объятиях. Сначала, конечно, изображу обиду за то, что она не приходила в предыдущие дни. А может быть, прошу ее, как только увижу. К этим беспорядочным фантазиям примешивались воспоминания, и тогда попавшаяся мне на глаза чашка, из которой Фюсун пила чай в нашу первую встречу, или маленькая вазочка, которую она случайно взяла в руку, когда с любопытством обходила квартиру, восстанавливали въяве мгновения, проведенные с ней. Проходило еще пять минут потом еще пять, затем десять, а я все отказывался сознавать и, ощущая безысходность, разумом вынуждал себя смириться с тем, что Фюсун не придет, ни сегодня, ни завтра, и тогда боль становилась такой нестерпимо сильной, что, не выдержав ее, я падал, точно больной, на нашу постель.

26 Где возникает любовная боль?