Музей шкур

Они стояли на парковке перед больницей, окружённые машинами других съёмочных групп.

– Давай отпишем стендап, пока не стемнело, – вмешался в тишину Миша. – С накамерником убого будет.

Никишин вгляделся в сумеречное небо. Свет уходил. Ещё немного и они не успеют нормально отсняться.

– Да непонятно, что стендапить, – завёлся было Никишин, но тут же стих. – Щас. С мыслями соберусь.

Запищал мобильный. Звонил Костя.

– Вот щас и узнаем… Алло.

– Вы ещё там?

– Да.

– Есть что стоящее?

– Феерии никакой, но что-то выжать можно. При желании. Московские оккупировали больницу, поставили автоматчиков на входе, но всех уверяют, что банальный карантин. Вроде живенько, но что к чему толком не ясно.

Костя выдал свое коронное «бу-бу-бу» – эдакий музыкальный выдох, иллюстрировавший якобы глубокие и серьёзные размышления. Никишин живо представил себе уморительную физиономию шефа, раздувающего щёки, и широко улыбнулся.

– Ладно, сворачивайтесь.

– Да мы и собирались. Отстендапимся и поедем.

– Не надо. Материал не пойдёт.

– Как?

– Никак. Материал не пойдёт. Звонили из Минобороны. Первый даст коротенько, без подробностей. Остальным – хер.

Никишин удивился. Теперь материал казался более, чем важным. Пусть он не журналист, но правила он знал: если историю хотят замолчать – за ней нечто настолько стоящее, что просто необходимо дать её в эфир.

– Бля, Кость! Я не работаю на Минобороны. Я журналист. Если они так обосрались, значит надо давать!

– Ты меня не слышишь? Я тебе сказал – сматывай удочки. И не надо мне тут всё это. Сказано нет, значит – нет. Журналист… Журналист – это дипломированная проститутка. Запомни. То, что ты не раздеваешься, не значит, что тебя не имеют.

Ответственность. Он не был настоящим журналистом. В первый месяц работы, пытаясь понять, что можно, а чего нельзя, Никишин прочел негласный этический кодекс. Это не было законом, скорее, сводом советов по уходу за совестью. Неэтично было что-то скрывать и замалчивать. Но всегда приходилось. В поисках идеального кадра приходилось «отрезать» от картины мира лишнее. Но сделать это нужно было так, чтобы с одной стороны не показать неправду, но с другой – не показать всё. Почти как фотограф. Только фотографы – художники, а журналист – беспристрастный наблюдатель. Теоретически. Никишину стало тошно от самого себя.

– Что, зря прокатались?

– Ага. Костя… – Никишин беззвучно прошевелил губами несколько эпитетов. – Достало. Как будто мы холуи.

– Да хорош нагнетать. Расслабься. День, конечно, жалко.

Никишин прикинул, как прошёл бы день без поездки – ничего особенного. Перевалился бы с конторского дивана на домашний и спал.

– Не нагнетаю. Напрягает, что сто человек решают, что можно рассказывать, а что нельзя. Как с детьми. Мутят что-то. Знаешь – помалкивай. А не знаешь – крепче спишь.

Проблема была не в неизвестных цензорах – тут Никишин иллюзий не питал. Дело было в Косте. Шефа не тяготила необходимость подчиняться и беспрекословно выполнять; больше того – он искренне считал, что так должны поступать все. Когда в кишечнике гибнет вся микрофлора, врачи делают пациенту «подсадку кала» – буквально пичкают его чужим дерьмом. И тамошние бактерии множатся и распространяются. Вот и Костя решил сунуть в голову Никишина горсть дерьма в ожидании, что оно приживётся…

Никишин вдруг вспомнил, что именно Костя дал ему три года назад кодекс этики, и окончательно сник.

– Не знаю, по мне – пусть делают, что хотят. Деньги платят, работа есть – уже хорошо. Они там знают, как лучше. Меня не учат, как мне работать, чего я их учить буду? – водитель ткнул хмурого Никишина в плечо. – Не переживай. Завтра ещё что-нибудь снимем.

Володя завёл машину. Остальные тоже потихоньку снимались и разъезжались – видимо, до них их «Кости» тоже довели распоряжения руководства.

– Едем? – Володя стронул машину, и они покатили обратно. Никишин постарался заснуть, чтобы избавиться от ощущения отчаянного бессилия.

Часть вторая

1

В полумраке холла разглядеть в глазок лицо визитера было невозможно. Но это было и не нужно. В двухметровом широкоплечем Никишин легко узнал Старика.

– Кто? – для формы спросил Никишин, и, не дожидаясь ответа, щёлкнул замком.

– Ревизия, – на пороге стоял шеф. Его обычно аккуратная борода сейчас больше походила на растрёпанного серебряного кота, вцепившегося в лицо этого великана.

Никишин подтянул трусы и приоткрыл дверь, пропуская шефа в квартиру.

– Проходи на кухню. Штаны надену.