Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера

А может быть, дело в женщине, которую нужно найти персонажу? Былую возлюбленную, сгинувшую в исторических архивах, среди рукописей и инкунабул, доктора искусствоведения, получившую грант фонда Чини для поисков следов Учелло или подсчета тинтореттовских попугаев? И таким нехитрым способом приравнять прошлое Тишайшей республики к прошлому одного, отдельно взятого человека?

Или, что еще проще, свести своего героя с ума в самолете, усадив его рядом с загадочной красоткой, скорее всего гидом, рассказавшей ему о Пьяцетте и Риччи, виртуозах XVII века, оставшихся в тени Тьеполо-отца и Тьеполо-сына? Чтобы она, не оставив точного адреса, тем не менее, накидала ему план, состоящий из намеков и расплывчатых указаний, нуждающихся в дешифровке, для того чтобы он, подобно Мальчику-с-пальчику, вычислял ее, в поисках встречи продвигаясь от капеллы к капелле и от одного алтарного образа к другому.

77

Если сделать ее гидом или искусствоведом, можно легко протянуть движение от одного объекта к другому. А если к тому же время от времени подкидывать на пути виртуального расследования тупиковые символы, можно даже вывести персонажа из Венеции на какие-нибудь острова, а то и в Падую, где Учелло тоже ведь был.

Допустим, он ищет кессонный потолок, изображения которого зашифровывают указания клада или предсказывают приближение катастрофы, грозящей стереть Венецию с лица земли. Или спускается в залитые водой сводчатые подвалы с захоронениями, среди которых ищет следы Антихриста.

Это поможет читателю, и читателю тоже, пройтись моим личным маршрутом, лишенным какой бы то ни было исключительности, но при этом увидеть совсем не то, что другие.

Сложность не в том, что на такие сюжеты понаписана библиотека постоянно дешевеющих книг, но в том, «эпоха романа» и связанных с нею сюжетов, обязательно сходящихся в финальном пасьянсе в законченную фигуру, внутри моей собственной жизни закончится быстрее, чем я вернусь сюда за фактурой.

Ну и да, отвлеченные сущности теперь, когда жизнь переполнена информационными токами, более не канают, а вытягивать что-то из собственной судьбы означает играть с ней в слишком опасные игры.

Первый роман я напишу через пару лет после возвращения из Венеции, и он окажется почти документальным, второй и третий начнут диктовать мне движенье туда, куда мне не хочется ехать. Ну, а совпадения из четвертого и, тем более, пятого заставят оставить это занятие людям гораздо беспечнее и амбициознее, нежели я.

Многое из того, что я случайно придумал тогда, начинает стучаться в реальную жизнь с такой ошеломительной настойчивостью, что понимаешь: для самосохранения лучше бросить эти игры.

78

Удивительно, конечно, как живописцы великой венецианской антологии (плеяды) приходили друг другу на смену теплыми волнами внахлест, передавая Пальма-младшему пальму урожайного первенства совсем как плоды в летнем саду: клубника-земляника еще не отошла, как вот уже спеет малина, по соседству наливается сахаром смородина, точно наперегонки с вишней и крыжовником. Который уступает место яблоням и сливам, груше и прочей медовой сытой, сочащейся соком зрелости.

Средневековый сад, кстати, и был так устроен: «Главная, значимая особенность райского сада – его огражденность; о саде чаще всего говорится „hortus conclusus“ („сад огражденный“). Следующей непременной и характернейшей чертой рая было в представлениях всех времен наличие в нем всего того, что может доставлять радость не только глазу, но и слуху, обонянию, вкусу, осязанию – всем человеческим чувствам. Цветы наполняют рай красками и благоуханием. Фрукты служат не только украшением, равным цветам, но и услаждают вкус. Птицы не только оглашают сад пением, но и украшают его своим красочным обликом и т. п…»[6]

Именно сад, если верить «ненадежному» рассказчику из «Писем Асперна» Генри Джеймса (пожалуй, лучшего беллетристического текста о Венеции, легко обгоняющего новеллу Манна), является здесь главным манком для выбора персонажем жилья.

Несмотря на всю внешнюю лукавость этого тезиса (герой проникает в дом с садом, дабы завладеть любовной перепиской великого поэта из «тайного шкафа»), ну да, ну да… «Главное – это сад, главное – это сад», – твердил я себе несколько минут спустя, дожидаясь один наверху, в длинной, пустой и полутемной sala, выложенный плитками пол которой смутно поблескивал там, где сквозь щели в ставнях пробивалось немного света. Внушительное это помещение было, однако, каким-то холодным и неуютным…»

Нужно ли говорить, что «ненадежный рассказчик» из «Писем Асперна», так перепиской из «тайного сада» («…ради обладания ею готовый на все…») и не завладевший, убрался из Венеции ни с чем. Бумаги, сожженные в камине, ускользнули от него в самый последний момент, ибо нельзя объять то, чего нет. Точнее, то, что существует только в твоем воображении.

79

Совсем как сотни попугаев у Мандельштама, который в Венеции, вообще-то, не был. По крайней мере, если судить по оставшимся документам, максимально близко поэт приблизился к Венеции в поезде Берлин – Генуя 24 июля (6 августа) 1908 года.