Муж есть муж

- Я вам верю, - сказала она серьезно.

Я умирала от желания уснуть. Аспирин и вербена вызвали оцепенение. Я подавила зевок.

- Я могу лечь с вами? - спросила Селеста.

- Конечно!

Она вытянулась рядом со мной, положив голову мне на плечо. Я обвила ее руками, несколько ошеломленная этим, свалившимся на меня с неба материнством.

- Моя мама очень больна, - сказала она, не глядя на меня. - И это из-за нас…

- “Нас”?

- Меня и моих братьев… Со мной не всегда просто, но можно ладить. Но не с моими братьями. Кошмар… Кстати, тетушка сказала папе: “ты можешь послать мне малышку, но мальчишек я не хочу!” Когда у тебя дело… Конечно, она не может заниматься мной, а я не осмеливаюсь одна пойти купаться… но все-таки мне повезло! Я не хотела идти в приют!

- А твой папа?

- Он мужчина, - сказала она обреченно. - Вы знаете, что это такое. Хотите погасить свет?

И, не ожидая моего ответа, она погрузила нас в темноту. Потом она выскользнула из моих рук и исчезла в ночи.

- А! Это я! - провозгласил торжествующий голос. Это Люсьен принес завтрак! Ну не баловство ли?

Он ставит поднос на стол, раздвигает шторы, открывает окно в сверкающий день. Он поворачивается и смотрит на меня.

- Да, больной будет жить, знаете ли! У нас веселый взгляд! Мы не шелушимся!

Он дает мне поднос, на котором лежит цветок и Миди Либр (газета, выходящая на юге Франции).

- Это создает ощущение дорогого отеля, - говорит он. - Это рекламирует меня и восхищает Мадам! Хотя… - он садится на мою кровать, как все, кто входит в мою комнату - хотя в действительно хорошем заведении ни за что бы не дали одинокому мужчине нести завтрак одинокой женщине…

- Что, нет?

- Нет! Вы можете мне поверить, я прошел три посольства! Просто малютка мамаша Пакэн слегка огорошена событиями.

Он с материнской заботой кладет сахар в мой чай, мешает ложечкой, мажет маслом тартинку, открывает горшочек варенья, разворачивает салфетку… Очень приятно, когда вами кто-то занимается!

- Это правда, что вы пишете книгу?

Он поднимает руки к небу и убеждает меня, что, Слава Богу, он до этого еще не дошел.

- Писать книгу! Болезнь века! “Я был педикюрщиком Фара Дибы" (Вдовы иранского хана)и шмяк! 858 страниц! 59,25 франков, плюс налог. Какое убожество! В конце концов, каждая эпоха пишет свою литературу сама. Мы имеем то, чего достойны.

Он смотрит, как я ем и умиляется.

- О! Вкусное валеньице! ням! ням! ням! для кокетки обьеденьице! Кокетка не ужинала! Была вся красная, знаете ли.

Я смеюсь с полным ртом.

- Люсьен, я хотела бы привезти вас к себе домой!

- Мадам об этом не пожалеет! Я один из редких служащих. Еще той эпохи, когда умели заниматься столовым серебром.

- Но я не собираюсь везти вас, как служащего! У меня нет на это средств! Я хотела бы пригласить вас к себе домой, как друга!

Он целует мне руку, потом спрашивает:

- Мадам говорит серьезно?

- Очень!

- Но знайте, я приеду!

- Очень надеюсь!

- У меня есть три дня в начале сентября, прямо перед круизом.

- Круизом?

- Да, каждый год я позволяю себе маленький круиз. В прошлом году это был Шпицбург. В этом году - греческие острова.

Он разражается смехом:

- Я очень требователен к персоналу!

- Конечно!

- И я не терплю фамильярности!

- Этого еще не хватало!

- Ах! Вы мне сразу понравились, - сказал он, разглаживая отворот моего одеяла. - Я очень люблю женщин… Когда я вижу, как они приезжают, - и особенно, когда они одиноки - я говорюб себе: “Люсьен, в чем проблема? Что ты можешь сделать?” Но я не могу сделать всего! Женщины очень несчастны, знаете ли. Посмотрите на бедную мадам Пакэн! А Роковая Красотка? Фиалковые глаза напротив вас. Они все одиноки в мире…

- А я?

- Вы?

- В чем проблема?

- Вам необходимо хорошенько выспаться! - сказал он, поднимаясь.

Потом он с видом знатока провел пальцем по столику у изголовья, заметил, что уборку делали свиньи и ушел, отправив мне воздушный поцелуй.

Какой он был бодряший! Ах! Я прекрасно себя чуствовала! Я посмеялась. Я выспалась, мой солнечный удар прошел. Была хорошая погода, клубничное варенье было вкуснющее, и мне хотелось петь.

Смотри-ка, мама! На первой странице «Миди Либр» ее большая фотография. Изысканная.

“Сенатор Кампердон у источников Фонкода. Наша статья на странице 3.”

Я открываю газету и застываю с чашкой чая в воздухе. Эта несчастная илотка (илоты - раса рабов в древней Спарте), пойманная обьективом на пороге Фонкода, ведро в одной руке, метла в другой, с носовым платком на голове, это должно быть я, поскольку подпись гласит:

“Дочь сенатора, крестница адмирала, жена дирижера, она - сама простота”.

Это я? Но это невозможно! Надо же что-то делать! Мне хочется удушиться между двух матрацев, утопиться в раковине и изьять весь выпуск газеты. Этот человеческий мусор - я? Достойная труженница! Buona, buona…La Mamma! Если я буду продолжать в том же духе, я скоро буду напоминать тех старух, которыми кишит Гомер и которые, иногда, встречая юную богиню со свежей грудью, целуют ей колени, почтительно шамкая беззубым ртом:

- Добрый день, красавица!

Я в последний раз смотрю на себя на этой ужасной фотографии.