Муж и жена

— Давайте не будем вдаваться в частности, джентльмены, — сэр Патрик призвал к порядку взволнованную оппозицию. — Я рассуждаю вообще. И прибегаю к крайностям только в ответ на крайности. Согласитесь, бродяга и матрос торгового парусника — яркие и наглядные примеры. Но если они так задевают ваши чувства, я больше о них ни слова. Возвращаюсь к своему главному тезису. Можно быть человеком богатым, носить модное платье, питаться изысканными яствами и даже принадлежать к высшим слоям общества, но если облагораживающее действие культуры тебя не коснулось, то в тебе скрыта, именно в силу этого, особая предрасположенность ко злу, какими бы дарами судьба не осыпала тебя. Не поймите меня превратно. Я отнюдь не хочу сказать, что нынешний культ физической силы неизбежно ввергает человека в порок. Падение случается, только если человек сталкивается с каким-нибудь особенно сильным соблазном. Обыкновенный человек, благодарение Богу, проживает жизнь, не зная таких соблазнов. Тысячи молодых людей, предающихся любимой утехе своего поколения, благополучно живут до старости, разве что манеры у них погрубее, да еще, к сожалению, отсутствует вкус к тем тонким и возвышенным занятиям, которые так облагораживают и услаждают жизнь истинно культурного человека. Ничего более страшного с ними не произойдет. Но давайте возьмем другой случай, когда молодой человек нашего с вами круга встретит на пути очень сильный соблазн, а такое ведь может быть со всяким, верно? Но я позволю себе просить мистера Деламейна почтить мою речь вниманием, ибо я выскажу сейчас мою настоящую точку зрения, — не ту, которую мне приписал мистер Деламейн, а затем любезно с ней согласился.

В безучастном лице мистера Деламейна не дрогнула ни одна жилка.

— Я слушаю вас, — проговорил он, все также глядя перед собой тяжелым, невидящим, ничего не выражающим взглядом.

— Давайте вернемся к нашему воображаемому молодому человеку, — продолжал сэр Патрик. — Представьте себе великолепный образчик физической силы и здоровья, то есть того, что преобретается постоянными и упорными занятиями физической культурой. Пусть его начинает смущать некий соблазн и потихоньку будит в нем дремлющие первобытные инстинкты, присущие человечеству, — жестокость и эгоизм, лежащие у истоков каждого преступления. Допустим, у него есть приятель, не причинивший ему никакого зла. И вот перед ним встает выбор — чем пожертвовать: благополучием приятеля или собственной прихотью; при этом он знает, что, причинив приятелю вред, сам он ничем не рискует. А теперь скажите, есть ли на свете сила, способная удержать его от злодеяния? Могут ли все его успехи в гребле и плавании, его упорство, целеустремленность и другие превосходные качества, развитые в ущерб не менее важным человеческим качествам, помочь ему одержать нравственную победу над собой, над своим себялюбием и жестокостью? Эти качества не помогут ему даже разглядеть в себе эгоизм и жестокость. Ведь главный принцип любых состязаний в беге ли, в гребле (принцип вполне невинный, если применять его только в спорте) — одержать верх над соперником, собрав в кулак всю свою силу, волю, ловкость, увертливость. Во всех его тренировках и упражнениях не было ничего, что могло бы облагородить его душу, смягчить необузданную жестокость сердца. Этот человек оказался безоружным перед соблазном. И соблазн победил. Для меня не важно, кто этот молодой человек, высоко ли стоит на общественной лестнице; по всем нравственным правилам и законам он — животное, и ничего более. Окажись у него на пути мое счастье, он растопчет его, если, разумеется, уверен в своей безнаказанности. А помешает ему моя жизнь, он и ее растопчет безо всякого сожаления. И он вовсе не жертва всесильного рока или слепого случая, мистер Деламейн, просто он жнет, что посеял. Вот, сэр, что я сказал вашим друзьям в парке. Не спорю, это, конечно, исключительная ситуация, но вполне возможная, почему я и повторяю ее еще раз.

Не успела оппозиция раскрыть рта, Джеффри, сбросив маску безразличия, вскочил на ноги.

— Стойте! — затряс он крепко сжатыми кулаками в сторону своих защитников, едва сдерживая бешеное нетерпение защищаться самому.

Воцарилось всеобщее молчание.

Джеффри повернулся и в упор глянул на сэра Патрика, точно тот оскорбил лично его.

— Кто этот безымянный человек, который идет к цели, не щадя никого и ничего?

— Это вымышленный пример, — ответил сэр Патрик, — никого в частности я не имел в виду.

— Какое вы имеете право, — набросился Джеффри на сэра Патрика, забыв в минуту ослепления, что не в его интересах ссориться с шотландским юристом. — Какое вы имеете право выводить гнусным негодяем гребца? Гребцы — славные ребята, таких среди вас поискать.