Я признавалась самой себе: я всегда идеализировала Полозова. Это был мой герой-любовник, мой первый мужчина, и в тоске я наделила его всеми положительными чертами, какие только может придумать молодая неопытная девица в 16 лет. Он бросил меня и немедленно был оправдан! Я просто придумала себе образ идеального мужчины и, подобно пушкинской Татьяне, хотела страдать и мучиться от неразделенной любви всю жизнь. Это казалось таким красивым и заманчивым! Все эти годы я грезила о фантоме, о мифе, о нереальном выдуманном герое.
Но настоящий, реальный Степан был совершенно не таким, каким рисовало его мое больное воображение. Он был по-прежнему красив, импозантен, вежлив, его обаятельная улыбка и взгляд светлых глаз так же будоражили меня, но… Но что-то мешало принять решение, и я чувствовала, что это не просто женская прихоть и не дурацкий каприз.
Я боялась, что в постели с ним мне уже никогда не будет так хорошо, как было в далекой и чудесной стране. А будет — хуже, и у меня не останется ничего, даже воспоминаний!
И я вновь и вновь представляла себе взгляд Степана, тяжелый и холодный, от которого бежали по спине мурашки и становилось не по себе. Это был взгляд удава, наслаждавшегося видом своей очередной жертвы…
Я вышла из метро на улицу и не спеша направилась к работе. Сегодня должен был вернуться Полозов, может быть, скоро все разрешится… В подернутых легким морозцем лужах отражалось слабенькое апрельское солнце. «На Канарских островах утопает все в цветах, а Канары утопают в океане…» — пел музыкальный ларек. Как смешно! Вернуться бы сейчас туда, к теплу, к солнцу, к себе прежней… Там было все так просто и понятно!
На входе дежурил Муханов. Увидел меня, заулыбался, но лицо было озабоченное.
— Мэри, слушай, такое дело, опять Фомич приезжал, еле живой.
— Какой Фомич? — удивилась я.
— Вот память девичья, Петр Фомич, сосед мой бывший, ну я тебе рассказывал тогда… с бодуна был, ну помнишь?
Я напряглась.
— Сосед с животной фамилией? Старенький?..
— Ну да, Кошкин!
…Петька тогда так же стоял навытяжку, как солдат на плацу, но вид у него был слегка зеленоватый. По-моему, год только начинался, мороз шпарил… Точно, это было на следующий день после Рождества!
— Привет! С праздничком тебя! Чего такой безрадостный?
— И тебя тоже, Мэри, — понуро отвечал Петька. — Да у нас неполадки дома, у всех Рождество как Рождество, а у нас — дурдом на колесах…
— А что случилось, Петь?
— Да представляешь, трубу в подъезде прорвало, с самого утра, водопроводчиков ждали, а они, ну ты понимаешь, уже с утра праздновать начали… Беда, в общем, ну мы своими силами начали, потом аварийка…
— Трубу? — я насторожилась.
— Да, говорю же, прорвало, — с досадой повторил Петька. — А потом, уже до кучи, сосед бывший приперся, жалко его, конечно, бедолагу, взрослый мужик — плачет…
— Почему плачет?
— А не понял я, — махнул рукой Петька. — Вроде говорил, что поменялся, у него недавно жена умерла, Катерина Андреевна, так зачем ему в двухкомнатной одному… Сокрушался, что паспорт не отдали…
Муханов с трудом подбирал слова. Похоже, славный праздник Рождество он все-таки успел достойно отметить, даже на обычные шутки и анекдоты сил не осталось. Словно прочитав мои мысли, Петька признался:
— Ну и мы потом, сама понимаешь, отметили… В общем, справили с грехом пополам, и Кошкина позвали — у меня Светка знаешь какая жалостливая, говорит, не прогонять же его, бедолагу!
— Петь, может тебе чаю горячего глотнуть? Пойдем, налью?
— Да куда ж я пойду, а кто вместо меня встанет — Пушкин, что ли?
Хорошо бы! Я представила себе Александра Сергеевича, взирающего на нынешние страсти — да его бы кондрашка хватила! Хотя, если подумать, чувства и отношения людей с той поры ненамного изменились… Я рассмеялась, потрепала несчастного Муханова по плечу и поскакала наверх — работать.
…Петька тряс меня за плечо.
— Так ты представляешь, какая штука, — с жаром рассказывал Муханов. — Вовсе он и не поменялся, надули его, как простачка! Ему что обещали: квартиру за городом, — он и поверил, святая простота! Поили, обхаживали, подписал он все, отвезли в Сланцы — 140 км от города и оставили там в сарае без окон и дверей! Надеялись, верно, что там и помрет, да силен оказался сосед мой, вернулся.
— Ужас!
— Нет, Мэри, это еще не ужас. — Петька наклонился ко мне ближе. — Ужас в том, что, похоже, шарашка наша к этому делу причастна.
Меня как холодной водой окатили. Я застыла, словно соляной столб. Какое-то нехорошее, ох, совсем нехорошее предчувствие заползало, ломилось, толкалось. Муханов молчал, эффектно, как положено, выдерживая театральную паузу.
— Ну, Петька! — почти закричала я.
— Я вчера только пива собрался выпить, — важно начал Петька, — вдруг — звонок из офиса, выезжай, мол. Водила главного заболел, а его срочно везти куда-то надо. Ну, попереживал, конечно, не без этого, Светка тоже под руку попалась — ну, не суть…
— Петя!..
— Да… Ну и поехал, а что делать — я человек маленький, — заметив мой отчаянный взгляд, Муханов заторопился: — Возил я их, возил, в один кабак, потом в другой…
— Кого, Петь?