Муж мой - враг мой (СИ)

А я как-то ярко представила: десять магов, все плечистые и крепкие, девиц нет ни одной, хотя у женщин магия и бывает, но разве ж они маги? Так, декоративные фитюльки за спинами своих мужчин. А маги стоят, выстроившись ровным рядочком.

Усатый командир со строгим взором, стоя за оградой, приказывает им — “Огонь!”, и они, все, как один, дружно вскидывают правую руку, сложив пальцы знаком огня, выдохнув магическое слово. С пальцев каждого по высокой дуге ярким прочерком летит заклинание, и врезается в мишень, разнося ее в сочные солнечные брызги.

Картина эта, не единожды подсмотренная на тренировочном поле за казармами, живо встала перед глазами.

—  А вот если взять десяток ведьм и повелеть им применить одно и то же заклинание, —  продолжила матушка Рискин, — То у одной выйдет одно, у второй другое, у пятой пятое, а у половины и вовсе ничего не получится.

Теперь перед мысленным взором стояли сплошь девицы.

Все молодые —  старую ведьму шиш поймаешь, только Пройдоху рассмешишь, —  все симпатичные, но какие-то растерянные.

Суровый усатый командир хмуро окинул их взглядом, и рявкнул:

—  Стать в строй!

Некоторое время ведьмы бестолково метались внутри ограждения, как нервные козы, не зная куда приткнуться, а суровый усатый командир, оставив пост за оградой, носился среди них и вокруг, попеременно ругаясь, уговаривая построиться и угрожая сжечь пройдохово племя на очистительном костре во славу Отца-Воина и Матери-Искусницы.

Потом долго объяснял, что именно нужно сделать — собранные по глухим углам, по лесным сторожкам и болотным избушкам, ведьмы плохо понимали, что значит, “пальцы в третью позицию”, “вложить три капли силы” и “спусковая лексема”.

К моменту возвращения на место за оградой, командир изрядно вспотел и был встрепан, и даже усы топорщились теперь нервно.

Три, два, раз…

—  Огонь! —  скомандовал он.

Сосредоточенные ведьмы, повинуюсь приказу, махнули руками, как было показано.

У одной мишень повалило ветром, и, падая, она зацепила соседнюю, все остальные остались стоять, как ни в чем не бывало. Одна растерянно мялась, потому что ограда вокруг полигона загорелась, еще две ругались —  “Это из-за тебя! — Нет, это ты виновата!”, и неизвестно, что они имели в виду, но вот-вот должны были вцепиться друг дружке в косы. Одна плакала, потому что у нее ничего не получилось.

Над полигоном медленно собирались тучки, обещая нешуточную грозу.

Возможно, из нее в итоге ударит молния, и поразит-таки мишень своей создательницы. Но это не точно.

Матушка Рискин покатала слова на языке, подбирая те, что лучше всего разъяснят мне суть.

—  Магия — стабильна. Она дастся каждому, кого боги наделили силой, старательностью и каплей таланта. Именно в такой очереди. А ведьмовство… оно капризно и переменчиво. И преуспеет ли в нем ведьма, зависит всецело от того, сколько ей боги отмерили таланта и старательности —  сдобрив это самой малой каплей силы.

Из ее слов выходило, что магия —  это наука, а ведьмовство — искусство.

—  Это у магов всё всегда одинаково, и зависит только от личной силы да количества зазубренных заклинаний, —  продолжала между тем болотная ведьма. — А у любой ведьмы всегда — свой путь, и он иной, чем у ее товарок.

Рискин покачала головой:

—  Вот если десяти магам повелеть зажечь на расстоянии магический фонарь, они сделают это одним-единственным способом.

В моем воображении все десять магов, стоя красивой шеренгой, дружно сосредоточились и щелкнули пальцами, и десять фонарей налились мягким молочным сиянием под довольное кряканье командира.

—  А если же повелеть то же самое десяти ведьмам…

—  Тэйрим, не надо, молю вас! —  запаниковал воображаемый седоусый.

—  То они сделают это десятью разными способами, при том у половины опять не получится, или же получится не то —  не терпит ведьмовство принуждения. Опыт и волю ведьме надо иметь, чтобы по приказу колдовать.

На воображаемом полигоне мрачно моросил дождь,  хмурые ведьмы сгрудились в кучу и поглядывали на меня недобро. Одна снова рыдала.

Я потрясла головой, отгоняя безумное видение.

А Рискин, не ведая, что творится в головушке у ее подопечной, продолжила:

—  А еще ведьмы сварливы, влюбчивы, мстительны. Сила их в чувствах, и оттого чувствуют они ярко. И от этой яркости, бывает, делают то, чего не сделали бы, живи они разумом. И не так чтоб редко бывает… —  она нахмурилась каким-то своим мыслям. — Ведьм не любят за это. За то, что может чуть что —  полыхнуть, что твоё сухое сено, и такого наворотить, что сама потом сама восплачет. А может, и не восплачет…

Покривишись лицом, Рискин признала:

—  Наша сестра тоже разная бывает. Одна в сердцах почесуй нажелает, потом стыдом мается, другая черным мором проклянет, и совесть не шелохнется.

И что-то такое было в ее голосе, что мне показалось —  видела она таких. Тех, кто способен без раскаяния моровое поветрие поднять.