Муж мой - враг мой (СИ)

Мне уже ничего не страшно, и я, увлекшись, с чувством лизнула темный плоский сосок, и в то же мгновение выгнулась с тихим стоном.

Он внутри меня — и это совсем не больно. Ни капельки. Это приятно, жарко, туго.

И нетерпеливо. И я подаюсь бедрами навстречу, поторапливая — дай, дай то, что дал мне вчера. Я готова. Я хочу.

И снова тихая теплая усмешка, и контрастно острый укус — он хватает сосок и тянет его на себя, потом выпускает и хватает другой, но не двигается.

И я хнычу:

— Ли-и-ис… — цепляясь за его плечи, притягивая ближе, ловя губами губы.

Он послушно опускается, вжимается в меня, сдавливает в объятиях, а потом — рывок, переворот. И я вдруг оказываюсь сверху, и вскрикиваю от того, каким глубоким делается проникновение.

И изумленно ловлю карий взгляд. Что он хочет? Что мне делать?

Шершавые мужские ладони сжимают бедра, подталкивают наверх. Упираясь коленями в кровать, я приподнимаюсь, с упоением ловя новые ощущения, чувствуя медленное покидающее движение, и как все сжимается внутри в попытке удержать, не выпустить.

Руки добираются до талии, сжимают ее и указывают — теперь вниз.

Глубоко, до упора, так, как мне хотелось.

Я поняла.

Я приподнимаюсь, упираясь ладонями не в постель, а в твердую грудь. Выпрямляюсь.

И двигаюсь.

Прядь волос щекочет сосок, губы горят, ладони мужа на бедрах обжигают, но уже не давят, лишь поддерживают равновесие, позволяя мне самой выбирать нужный ритм. И он смотрит.

Я не могу выдерживать этот взгляд, поэтому прячусь за ресницами, но все равно чувствую его каждой клеточкой своего тела.

Удовольствие скручивается в тугой узел внизу живота, оно становится почти невыносимым. И это так ново, так остро. так странно — невыносимое удовольствие. И глухой грудной мужской стон становится спусковым крючком.

Я замираю, я хватаю ртом воздух, уставившись расширенными глазами в потолок.

Внутри горячо, жарко пульсирует.

Чудовищное напряжение разрядки медленно отпускает тело. И я сама опускаюсь мужу на грудь, еще ловя затихающие отголоски этой пульсации.

Закрываю глаза.

Нет, сегодня мне не хочется спать, как вчера. Сегодня мне хочется, чтобы мир за дверями этой спальни перестал существовать. Мне хочется остаться здесь, на удобной широкой и теплой мужской груди. Чтобы я была на нем, а он — во мне.

Вы были правы, маменька, мне понравилось. И если для того, чтобы испытывать подобное, нужно быть ведьмой, то я впервые не жалею, что родилась ей.

...Я раскинулась на спине и думала о том, что надо бы встать, позвать служанок, потребовать наполнить ванную, подать ночную сорочку и расчесать волосы, разметавшиеся по постели неопрятными космами…

Но ничего не делала, так и лежала. Почему-то —  поперек постели (хотя что значит “почему-то” — потому что поперек постели все и было, а после я только и смогла что стечь с мужа, когда он подо мной зашевелился…).

Лечь, как должно, или хотя бы протянуть руку за подушкой не было никаких сил.

Лису, видимо, тоже было лень тянуться за подушкой, поэтому он пристроил голову мне на живот, и созерцал, как на моей коже пляшут язычки огня, им же и пускаемые. На бедрах, на груди и даже на животе, в опасной близости от герцогской умиротворенной физиономии. Высотой с ладонь, иллюзорные и прозрачные, они не обжигали, а лишь дарили приятное тепло: несколько секунд назад я замерзла, и попыталась укрыться одеялом, которое у меня с негодованием отобрали.

Мужу хотелось на меня смотреть, а мне не хотелось мерзнуть. Призванный огонь стал впечатляющим компромиссом. Как от этих впечатлений я за завизжала на весь замок Страж —  не знаю.

Время от времени  Лис дул на пламя, и оно занималось сильнее, но тут же опадало.

Чудесная у нас супружеская жизнь: ведьма горит, маг раздувает огонь —  идиллия!

Мимоходом отметив эту, безусловно, глубокую мысль, я потянулась к творению Вейлерона. Алый лепесток охотно перескочил мне на руку, облизывая пальцы и рождая почему-то приятные, но щекочущие, неприличные ощущения внизу живота.

Я не удержалась от подначки:

—  Красивый цвет. Аласский гербовый…

И подавила улыбку, когда муж сердито фыркнул, а алое пламя сменилось изумрудно-зеленой искристой дымкой с черными нитями-прочерками в глубине.

Эта иллюзия вела себя еще беспокойней: она то растягивалась длинным языком по всей мне, то таяла, оголяя то грудь, то впадину пупка, то лобок… Будоражила, беспокоила… ласкала.

Я возмущенно охнула, попыталась стукнуть мужа куда придется, но он лишь бессовестно рассмеялся, и сгреб меня в охапку, навалившись сверху.  Иллюзию, правда, за ненадобностью развеял.

А потом смело взял на себя суровую мужскую роль — уложить нас как следует.

Жену мне выдали вредную, но забавную. Смеяться над ней нельзя —  кусается.

Не смеяться тоже нельзя: выражение лица благородной тэи, осознавшей, что женщина тоже может быть сверху —  бесценно.