Муж в наказание-2. Свобода любой ценой

Когда я решаю так и сделать, буквально из ниоткуда ко мне подлетает официантка в годах. Поверх чёрного засаленного платья на ней надет идеально белый передник с вышитой надписью: «мама накормит». Эта «мама» окидывает меня оценивающим взглядом, останавливается на выпирающем животе, который я тут же накрываю ладонью.

— Вам повезло! У нас остался только один свободный столик. Как раз для вас, — она беспардонно хватает меня за запястье и ведёт куда-то за собой, а я понимаю, что нигде свободного столика-то и не видать. Это очередная ловушка. — Давайте я вас провожу! У нас сегодня в меню овощи на гриле. Просто пальчики оближите! Хотите? Папа вас быстро накормит!

— Нет, я не хочу, — пытаюсь вырваться, потому что она продолжает настойчиво вести меня внутрь забегаловки. — Постойте!

9. Папа накормит

На фоне начавшегося приступа паники я уже чуть было не закатываю скандал, как вдруг женщина притормаживает резко, но не у свободного столика, о котором судачила без умолку, а у той самой двери с табличкой «только для персонала».

Она своими ярко выраженными бровями поигрывает, поглядывая то на меня, то на табличку, и вид у неё такой жизнерадостный, будто за дверью меня ждёт чудо из чудес, а не Эмир.

Оглядевшись по сторонам, женщина с проницательным взором, какие бывают только у сыщиков, вглядывается в лица посетителей. Она тщательно разведывает обстановку позади меня и, только убедившись, что никому до нас нет дела, она чуть приоткрывает дверь, за которой тьма, да и только. С улыбкой от уха до уха она буквально заталкивает меня внутрь.

— Ваш столик, госпожа. Самый лучший, прошу заметить. Располагайтесь, не стесняйтесь! — торжественно произнеся, она захлопывает дверь с обратной стороны.

Оказавшись в тёмном помещении, первым делом я осматриваю пространство вокруг себя. Впереди виднеется серебряное сияние, отбрасывающее тусклые лучи из небольшого окошка, а за окном чьи-то ноги мельтешат туда-сюда, но так как забегаловка находится на цокольном этаже, света от уличных фонарей недостаточно для того, чтобы озарить даже такую крошечную комнатушку.

— Есть тут кто? — подаю я свой слабый голос, специально не произнося его имя вслух, а то мало ли что.

В ответ молчание.

Изо всех сил я напрягаю зрение, но вижу только сгустившийся мрак. Я предусмотрительно вынимаю руки из карманов плаща и наготове перед собой держу, чтобы в случае чего атаковать ими.

Из-за угла вдруг показывается устрашающая тень. Зловещие очертания стремительно увеличиваются в размерах и в результате перекрывают собой единственный источник света из окна. Тёмная фигура плавно надвигается в мою сторону, вынудив меня лопатками вжаться в дверь. Шагов не слышно, тем не менее я слишком остро реагирую на каждый приближающийся шаг: внутри меня что-то напрягается до натяжения, а потом с треском лопается.

Ощущая как, волосы на загривке шевелятся и по телу врассыпную ползут мурашки, я лихорадочно нашариваю за спиной круглую ручку, хватаюсь за неё, чтобы прокрутить и бежать отсюда как можно скорей.

Но самое страшное остаётся позади. Тяжёлая волна страха отступает, скатываясь по телу вниз, стоит знакомым рукам накрыть мои плечи и окутать своим успокаивающим теплом.

Я ведь знала, что тут может быть только он, но в последнее время я перестала верить даже железобетонной правде. Я так часто попадала в различного рода передряги, что теперь от всего жду неприятности, даже от самой себя.

Легонько приобняв меня за талию, Эмир на мгновение включает слабый свет в захламлённом помещении. Только лишь для того, чтобы я удостоверилась в своей безопасности. Он вновь прикладывает палец к губам и, дождавшись от меня кивка, нажимает на выключатель, окутывая помещение темнотой.

Зрение постепенно привыкает к полутьме. Эмир по-прежнему не произносит ни единого слова, но не скажу, что в коморке слишком тихо. За дверью царит атмосфера праздника и безудержного веселья: лязганье бокалов, завывание песен и всеобщее улюлюканье разбавляет только отяжелевшее дыхание Эмира, опаляющее кожу лица, и бешеный ритм моего сердца, подстраивающийся то ли под мелодичную трель свирели, то ли под его дыхание.

К своему стыду, это реакция не на пережитый страх, а на волнующую близость Эмира. Разум, как и сердце помнят ту боль, они живут с ней по сей день, но телу моему совершенно плевать, что когда-то его предали. Тело моё больше не чувствует душевных терзаний. Оно имеет другую память, но такую же долговременную.

Его близость становится слишком тесной в буквальном смысле, а телесный контакт — самым что ни на есть прямым, и за неимением зрительного прикосновения кажутся куда более осязаемыми.