Муж в обмен на счастье

«Мороз» этот напал на нее совершенно неожиданно – просто встала однажды утром без настроения. Куда взгляд ни кинет – все раздражает до крайности. Хотя, если уж по совести, этому взгляду только и делать надо, что радоваться не переставая, останавливаясь на деталях красивого новоквартирного интерьера. Вон спальня новая шикарная – в пастельных тонах. Вон мебель мягкая кожаная, как из модного журнала – даже садиться в нее жалко. А на кухне что творится! Да такую красоту можно только в кино показывать, а не жить в ней изо дня в день. Откуда оно в ней взялось, это раздражение? Целый день ее мучило и к вечеру не прошло. Лёня пришел – так на него сорвалась, что перепугала до смерти. Потом плакала, извинялась, снова истерила бесконтрольно. И на другой день – то же самое. А уж когда причина этого «морозного» состояния понятна стала, она совсем в панику ударилась. Тут и память, на время притаившаяся, вышла наружу гордо, руки в бока: «Победила меня, говоришь? А я вот она, я и не собиралась сдаваться. Я так о себе напомню, что мало не покажется!»

Действительно. Мало не показалось. Противнее всего было то обстоятельство, как Лёня ее беременности совершенно по-честному обрадовался. Носился с ней, обалдев от счастья, ублажить старался, по врачам дорогим таскал. Даже дела на фирме слегка забросил, чем вызвал крайнее неудовольствие дядюшки Хельмута. Тот только плечами пожимал – подумаешь, дескать, беременность! Обычное дело. Просто у твоей молодой жены, как он объяснил, сейчас невроз. Вроде того – у всех так бывает. Некоторые женщины, говорит, в этом положении вообще своих мужей на дух не переносят, жуткую идиосинкразию к ним испытывают. И вообще, надо поменьше ей, беременной жене, на глаза показываться, чтоб не усугублять состояние и того более…

Лёня с удовольствием ему поверил. И самоустранился как бы. Приходил вечером, тихо-мирно ложился в гостиной на диване, утром уходил на цыпочках… Господи, да если бы ей от этого легче было! Нисколько и не легче. Душа сопротивлялась обману, и не было сил ее убедить, что это и не обман никакой, это всего лишь жизнь. Вторая часть жизни, половина то есть. Ну да, там, внутри у нее, происходило какое-то невероятное чудо, там поселилось и вовсю развивается их с Димкой совместное счастье – что с того? Все равно ведь ничего не изменишь. Или изменишь? И насколько ей сил хватит жить вот так, глядя на счастливого Лёню? А может, взять и бросить все к чертовой матери, оборвать эту мучительную раздвоенность, встать с кровати, поехать на вокзал, купить билет и…

И что – и? Нету для нее никакого «и»! Вчера письмо от мамы благодарственное пришло, пропитанное сплошными «спасибами» в Лёнин адрес. И с полным отчетом по поводу потраченного пособия – и как ботинки Ваньке новые ходили покупать, и куртку Сашке… А Юльку так вообще в платную танцевальную студию отдали. Там сказали, что у нее способности какие-то очень выдающиеся… А еще мама спрашивала: можно ли ей для себя «обувину» новую справить – старая-то совсем развалилась. Интересно, Лёня прочитал это письмо или нет? Она его специально вчера вечером на столике возле дивана оставила. Надо встать, посмотреть. Или лучше позвонить ему, спросить. В любом случае надо с постели вставать. Хватит уже лежать, в идеальный потолок с красивой люстрой пялиться. Надо жить. Надо жить. Надо жить…

И все-таки она не выдержала – сорвалась с места на девятом уже месяце. Вот так же встала утром и сорвалась. То есть начала собираться. Аккуратно сложила вещи в сумку, плотно позавтракала, села Лёне письмо писать. Очень сумбурное получилось письмо. Состоящее из сплошных «прости» да «не обижайся». И еще попросила: «Не приезжай за мной». А причину своей просьбы не объяснила – рука не поднялась. Подумала – потом объясню. Вот приеду домой, соберусь с мыслями и объясню. А может, Лёня из ее письма сам все поймет. Он же умный. Чего ж заставлять его ждать, когда она, как та беременная радистка Кэт, нечаянным криком себя выдаст…

Всю дорогу, лежа на нижней полке купейного вагона и отвернувшись к стене, она рисовала себе картину, как обо всем этом она Димке скажет. Вот позвонит ему и скажет: «У нас с тобой будет ребенок…» Или нет! Лучше она предложит ему встретиться. Он придет, увидит ее и сам все поймет. А потом… Потом…

Дальше этого «потом» мысли уже не шли. Спотыкались сразу. Не могла она думать, что будет потом. У них и тогда, в те окаянные новогодние и счастливо-безумные дни, об этом «потом» даже и речи не заходило. А может, речь бы и зашла, не сбеги она так скоропостижно? Может, все бы по-другому случилось? Не знает она теперь. Ничего не знает. Запуталась, завралась, заигралась в дурную войну. Артистка. Теперь вот рожай да кричи «мама» по-русски. Пусть выведут тебя на чистую воду. Только никакой Штирлиц тебя не спасет. А может, и хорошо, что не спасет. Может, там тебе самое место и есть – меж двух стульев. Провалишься и будешь сидеть, раз таланту настоящего артистического бог не дал. И туда тебе и дорога. Нет, все-таки Димке сначала позвонить надо. Сказать сначала…