Муж, жена и сатана

— Нет!! — внезапно заорала Раиса Захаровна и бросилась к метле. — Никогда!! Это не ваше, это мое, мое! Она у меня во всех реестрах значится, это вещь чрезвычайной ценности, несравнимо ни с какой другой! Не смейте прикасаться, не троньте, приказываю я вам, сгиньте, сгиньте, пропадите отсюда совсем — оба, оба вы, оба!!!

Так бы орала она и дальше, да только в дело вступил Череп. Выдвинув гиеновую челюсть еще дальше, чем была, глухо урча, он устремил на хранительницу недобрый взгляд и угрожающе двинулся по направленью к ней. Переступал, снова страшным звуком стуча когтями по деревянному половому настилу, словно отбивал последние удары перед броском, и от стука этого даже Лёве сделалось беспокойно на душе: впервые за все годы понял он вдруг, что Череп-то его чистый зверь, не меньше. Лысая часть собачьего черепа, как и у врагини его, принялась медленно наливаться пунцовым, не менее впечатляющим, нежели та, какая незадолго до этого прошла неровными пятнами по рукам и щекам Раисы Захаровны. Та остановилась, будто вкопанная, и задрожала мелко и противно.

— Вот так и держи ее, милый, — в самой одобрительной интонации распорядился Лёва, — и ежели чего, объясни по-простому, за ляжку. — И обратился к Шварцману: — Ну давай, стронулись.

— С этой не туда, — указал на печку Шварик, — не через трубу. С этой туда, — кивнул он через окно на улицу, — сразу вверх и по прямой.

— Да мне хоть по кривой, — пожал плечами Гуглицкий, — ты, главное, свет людям возверни, паскуда. Пошли!

Они вышли в морозную темень: сам он, как был, считай, без ничего, а Мишка в дубленке своей пижонской и ондатре. В руке сжимал горло мешка с месяцем-ятаганом. Он завел метлу себе меж ног и пригласительным жестом указал Лёве обжать его сзади. Тот так и поступил, обхватив Шварцмана руками и сведя кисти замком. Внезапно он почувствовал, как Мишка задрожал, мелко и дергано, но додумать, отчего такое с ним случилось, не успел — они уже оторвались от снежной земли и, стремительно набирая высоту, неслись к месту кражи.

— Долго нам? — выдавил из себя Лёва, так, просто чтобы спросить, неважно об чем: в этот момент ему требовалось услышать элементарно человеческий голос, чтобы снять волненье от полета.

— Счас будем, — не обертываясь, отозвался Шварцман через свист встречного ветра, — вот-вот уже.

И то правда, скорость их начала заметно снижаться, и вскоре они замерли в небесной пропасти, вися между верхом неба и землею. Выше их стоянки была чернота, ниже — та же чернота, но с вкрапленьем точек слабого света от редких хат.

— Давай, доставай и вешай, Шварик, — строгим голосом распорядился Лёва, — крепи как хочешь, а только чтоб никто больше не оторвал, ни одна сволочь воровская. Иначе сам знаешь, теперь я в курсе твоих делишек.

— Само собой, — вяло откликнулся Мишка, — сейчас, дай только руки освободить. И свои-то ослабь, а то не выйдет мне насмерть прицепить.

Лёва машинально ослабил хват, давая тому большую свободу действий. Тут и случилось то самое, чего порядочный человек никак не мог ожидать даже от записного негодяя. Шварцман дернулся всем корпусом, пытаясь сбросить Лёву вниз и остаться на метле один. Да только получилось у него то неважно: не учел, что Лёва не одет был и это придавало ему лишней цепкости. Кисти Лёвкины разжались, да только успел-таки перехватить он ими Мишкины карманы и повиснуть на них. От получившегося толчка Шварикова ондатра слетела у него с башки и камнем унеслась к черной земле. Теперь голова разбойника и спекулянта была непокрыта, и небесный ветер нещадно раздувал его волосы, бросая их так и эдак. Тогда и обнаружились они. Рожки. Маленькие, аккуратные, почти невидные, если волосы не в беспорядке.

— Черт! — выкрикнул Лёвка. — Черт проклятый, а не Шварцман!

— А это тебе за черта! — выкрикнул в ответ Шварик и выпустил из рук мешок с ятаганом. Тот, вслед за ондатрой, канул без задержки в черную пропасть. Сам же Мишка стал предпринимать нечеловеческие попытки освободить себя от лишнего груза, крутясь во все стороны и отрывая Лёвкины руки от своих дубленых карманов. И это у него стало получаться. Карманы затрещали и поехали вниз, рвя выворотку с мясом. И уж оставалось немного, совсем чуть-чуть до того момента, когда Лёва Гуглицкий, почти окончательно разъединивши собственное туловище с Мишкиным, по всем законам тяготенья Диканькской земли должен был начать стремительное падение к смертельной, несмотря на всю ее снеговую толщу, земной тверди… он и возник. Из ниоткуда, свалившись в прямом смысле слова на голову Шварцману. Вцепился когтями в плечи и начал бешено клевать его в голову, меж двух чертовых рогов и теменных выступов. Он, Гоголь, само собой, кто ж еще, спасительная птица-тройка из зубовской обители. Между поклевками успевал лишь выкрикивать, задирая клюв по-петушьему, так, чтобы слышала вся вселенная:

— Швар-р-ик-зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза! Швар-р-ик-зар-раза!