Муж, жена и сатана

Навстречу по утоптанной неширокой тропе, единственной средь всей этой белой бескрайности, скользили сани. Конь, с раздувшимися ноздрями на покрытой изморозью морде, выдыхал крупно и сильно, выбрасывая из себя горячий пар. Мужик, что держал вожжи, беззлобно покрикивая на уставшее животное, был в тулупе, в овчинных необъятного размера варежках и лохматой круглой шапке из бараньей шкуры. Заметив Льва Гуглицкого, он сдернул шапку и коротко поклонился головой, не выразив никакого удивленья тому, что сей прогулочного положенья белобородый барин стоит в ихней местности, посреди наваленных снегов, в чудны́х, потертых на коленках голубых портах, линялой фуфайке без рукавов, в необычных резиновых ботиках на белой зашнуровке и с прикрепленными к руке круглыми часиками безо всякой цепочки. Как был он и безо всего остального, сугревающего от морозу, выдавшемуся на Рождество. А еще чудно́й, не меньше самого, была собака у странного барина этого: африканская, не слабей, страшная, тамошних, видать, пустынных пород. И только Лёва в ответ на мужиково приветствие вознамерился испросить обратного пути в собственную подворотню, как конь всхрапнул, рванул с нежданной силой и в один миг растворился вместе с санями и мужиком в снежном дурмане.

Редко в каких хатах теплился огонек, видный через стекло, однако ж дымы, упругие, вихрастые, хорошо заметные глазу, исходили отовсюду, где торчали высокие, обмазанные белой известью печные трубы. Дымы эти подымались в небо толстыми неровными столбами, уже не имея от ветра никакой помехи, потому как внезапно ветерок этот поутих и снег, глядя на него, тоже поумерил валиться. А вскоре и вовсе прекратил свое паденье на зимнюю рождественскую землю.

Отчего-то Лёве перестало быть зябко, как сделалось поначалу. Он расправил плечи, оправил бороду ладонью, распрямляя курчавость, и двинулся по направлению к селенью.

Крайняя хата показалась ему видней других, то ли из-за не такого уж тихого света, струящегося изнутри, то ль из-за снопа искор, вырвавшихся на его глазах из трубы и устремившихся вверх, опережая темный дым. А быть может, по той еще причине, что обнаружился торчащий из-за угла хаты край знакомого бампера. Такой бампер, франтовской, с сияющим кенгурятником по фасаду, приладил себе третьего дня Мишаня, любезный Лёвушкин приятель и недавний подельник его же по умыканью черепа неизвестного из потайного места его храненья.

Лёва, придержав Черепа, норовя не скрипнуть лишний раз подошвой по морозному снегу и оттого переступая с осторожностью, зашел за угол и подивился той картине, какой никак уж не мог ожидать он в этом оставленном Богом селе. Притертая к самой стене хаты, стояла новенькая Михаилова япошка, поверху занесенная снежком, «Тойота-Камри» — он признал ее не единственно по навороченному облику, но и по нумерам самим. Сие было диковинно и ненормально.

«Что ж он делает тут, Шварик этот чертов? — подумалось ему в то время, как огибал он «Тойоту» с правого боку, пригнув туловище так, чтоб не быть запримеченным через окошко хаты. — Куда ж его занесло-то? Пошто? И где ж Суходрищева его — любопытно знать заодно…».

Однако он все же решился и осторожненько, приподнявшись с корточек, заглянул-таки сквозь нечистое стекло. А, заглянувши, всмотрелся в две сидящие близко одна к другой человечьи фигуры и вслушался в слабо доносившийся до ушей его разговор, что происходил меж ними. Одной фигурой, однако, являлся сам Шварцман, и никакой другой человек. Второй, судя по виду и поведенью, — хозяйка дома. В доме было натоплено, это ощущалось Лёве даже через окно: по запотевшим изрядно оконным стеклам, по раскрасневшейся и маслянисто поблескивающей хозяйкиной роже, по ее голым полноватым рукам, прикрытым лишь от верху коротеньким рукавчиком из тонкого батиста, по голой же шее ее с надетым на нее нарядным монистом, которое низом своим уходило в глубоко приоткрытую ложбинку меж тяжелых грудей. Мишаня подсел к хозяйке ближе, кашлянул, потянулся рукой к ее обнаженной ручке, тронул пальцем чуть выше локтя и произнес, делая игривый вид и мастеря слегка самодовольный голос:

— А что это у вас, великолепная Раиса Захаровна?

— Как что? Рука, Михал Залманыч, — отвечала хранительница чертового запасника.

— Хм, рука! Хе, хе! — сердечно произнес довольный своим заходом в тему Шварцман. Он поднялся на ноги и прошелся по комнате.

— А что это у вас, дражайшая Раиса Захаровна? — произнес он с таким же видом, приступив к ней и прихватив ее слегка рукою за шею и тут же отскочив назад.

— Будто не видите, Михал Залманыч! — с новым кокетством ответила та. — Шея, а на шее монисто.

— Хм, монисто! Хе, хе! — Шварик снова прошелся, покашливая, по комнате. Затем вернулся к хозяйке. Присел к ногам, приподнял подол и погладил ее туфлю.

— Ну а это что ж за красота такая на ноженьке вашей, несравненная Раиса Захаровна?

— Хм, черевичек это, будто черевичков вовек не видывали, Михал Залманыч! — закатив глаза в потолок, жеманно отыграла она глуповатый Мишкин вопрос.