Мужайтесь и вооружайтесь!

Вот Ходкевич и решил острием наступления сделать крылатую кавалерию. Вместе с отрядами хорошо обученных рейтар, гайдуков, драгун и запорожских казаков, выросших в седле, это могучая, сминающая все на своем пути сила. По сведениям, полученным им из стана Пожарского, конница нижегородского ополчения и числом, и опытом, и вооружением значительно уступает этой силе. Значит, надо навязать противнику бой на заливных лугах у Нового Девичьего монастыря, обратить его вспять и на плечах отступающих всем войском в Москву вломиться.

«Конечно, Пожарский не настолько глуп, чтобы отдать мне на растерзание свою конницу, — рассудил Ходкевич. — Он понимает, что в его положении правильней всего навстречу мне из укреплений не выходить, конное сражение в чистом поле не принимать, а разить из-за стен и земляных валов. Но это означает вместо наступления занять глухую оборону. Вряд ли на это его соратники согласятся. Ведь они пришли, чтоб на смерть дерзать. Как у русских говорится: “или пан, или пропал!” Совсем страх потеряли. Да и сам Пожарский, по донесениям из его лагеря, на немедленную битву настроен. Езус Христус, не отговаривай его от этого шага!».

Еще раз окинув взглядом свое грозное войско, горделиво подпирающее небо копьями, бунчуками, алебардами и длинноствольными мушкетами, Ходкевич перевел его на противоположный берег. Здесь, в излучине Москвы-реки, в задавние времена местные девки пасли коров, вот поле и стало зваться Девичьим. Так это или не так, поди проверь. Знаменательно другое: доблестью праправнука Дмитрия Донского, Василия Третьего, вслед за Псковом и Рязанью к Москве был присоединен Смоленск, более ста лет находившийся под владычеством Великого княжества Литовского. В честь этого события и возведен здесь Смоленский собор. Рядом с ним за общей оградой следом поднялись другие храмы. Так вот, устраиваясь, и вырос со временем монастырь, поименованный в народе Новым Девичьим. Кому-кому, а коронному литовскому гетману он, как заноза в глазу. Пока ее не вынешь, глаз не прозрится.

Ныне в Девичье поле вместе с монастырем вклинилось несколько поселений, отделенных одно от другого пустырями. Вокруг тихо, зелено, сиротливо. К реке подступают заросли ивняка. На пустырях поблескивают озерки, похожие на лужи. Возле них сгрудились островки плакучих берез. Все покрыто легкой пеленой утреннего тумана. Зато дальше, на холмах за стеной Белого города, светло и просторно раскинулась начавшая восставать из пепла Москва. Она тоже подперла небо, но не оружием, а крестами своих многочисленных православных храмов. Кресты эти напоминали стаи птиц, позолоченных мирно восходящим солнцем.

Это противостояние зловещих копий и крестов, воинственности и миролюбия на миг смутило душу Ходкевича.

«Зачем я здесь? — подумалось ему. — Не пристало Литве за польского короля в пекло так рьяно лезть».

Но, отсекая невольные мысли, он тут же вскинул над головой гетманскую булаву и во весь голос крикнул:

— Слава зброе панствовой! [85]

— Нех жие Польска! — грянули в ответ тысячи глоток.

— Гайда! Гайда! — Ходкевич рубанул воздух булавой в сторону Москвы, и, вспенив неспешные воды Москвы-реки, устремилась вперед тяжелая, а за ней и легкая кавалерия.

Крики польского войска разнеслись далеко по округе.

— Вот и загавкали телячьи головы! — оживились ополченцы. — По смерти соскучились. Сейчас поглядим, кому тереть, а кому терту быть!

— Да тут и глядеть нечего. Хороши ляхи складом, да не крепки задом. Сперва хвалятся, да скоро валятся.

— Смотри сам раньше времени не свались. Языком легко бойцевать, а ты сперва сулицей [86]помаши…

Пожарский и Минин следили за передвижениями противника с башни у Арбатских ворот Белого города. Ночью, под покровом темноты, князь отправил на Девичье поле две казачьи сотни и мужицкий отряд Михея Скосыря. Казакам он задал как можно больше надолб, рогаток и растяжек на пути польско-литовской кавалерии поставить, а между ними ямы-ловушки нарыть.

Обычная рогатка — это заградительный брус, уложенный на крестообразные стойки. Где их только ни встретишь — у застав и огородов, у городских ворот и на улицах, у малых и больших поселений. Так что обилию их за Крымским бродом поляки вряд ли удивятся, тем более торопясь взять Москву приступом. Скорее посмеются напрасным стараниям москалей. Ведь перемахнуть через столь пустячное препятствие на борзом коне для шляхтича — мимолетная забава.

На это и сделал расчет Пожарский. Повыше каждого бруса он велел струной натянуть тонкую пожилину. Подожмет конь в прыжке передние ноги, чтобы таким курбетом через рогатину перепрыгнуть, а растяжка его на землю и уронит. Между надолбами казаки тоже немало струн натянули.