Мужайтесь и вооружайтесь!

«Рано мне под образами лежать, — мысленно запротестовал Нечай. — Еще Кирилу и Василея Тыркова в глаза не увидел, еще имя нового государя не услышал».

А сам слова сказать не может. Язык отнялся.

Тут Вестим ему ладонь на руку положил, будто показывая, что не только языком, но и глазами, и прикосновениями, и понимающими улыбками разговаривать можно. Оказалось, он вовсе не заупокойную Нечаю пел, а молитву о скором исцелении и исполнении всех желаний.

Спозаранку на Крещение Господне [120]Вестим собрал за крепостными стенами верховой снег и приложил его к голове и онемевшим ногам Нечая, а вечером отвез на крытых санях к иорданской проруби на Иртыше. Там он его на руки, как дитя малое, взял и трижды окунулся с ним в ледяную воду. Тут-то и вспыхнули у Нечая угаснувшие было телесные силы. Увиделось ему, как отверзаются над иорданью небеса, и сходит с них в воду Истинный Христос Спаситель! Возликовала тут душа Нечая, бренное тело само собой распрямилось, и вышли они с Вестимом из проруби, поддерживая один другого.

Эта купель и помогла Нечаю до соловьиного дня [121]дожить…

Пробудился он от колокольного перезвона. В радостном предчувствии на ложе своем заворочался. Вопросительно на Вестима Устьянина глянул: что там такое приключилось?

Вестим вышел узнать. Вернулся просветленный.

— С радостью тебя, Нечай Федорович! — сообщил он. — Добровольники из Москвы вернулись. Приготовься Кирилу своего увидеть. Они с Васильем Тырковым уже на дворе. Сюда идут. Дай-ка я тебе лицо утру. Залежалось совсем… И бороду поправлю. Вот так хорошо будет. Да не волнуйся ты. День нынче вон какой ясный. На загляденье…

А Кирила уже на пороге стоит. На мгновение замер, потом бросился к постели отца, пал на колени, прижался губами к его сухонькой, истлевшей от болезни руке. За спиной Кирилы возвышался заметно похудевший, но по-прежнему глыбистый Василей Тырков. По-братски обняв Вестима Устьянина, он готов был и Нечая обнять, да несподручно было.

Глаза Нечая наполнились слезами. Он прижал к себе голову сына одной рукой, а другую протянул Тыркову.

— Вот и свиделись, — бережно принял ее в свои лапищи походный воевода. — Год, как день, пролетел. А для Кирилы и поболее. Приятно все же, когда тебя колокольным звоном встречают, — тут его голос предательски дрогнул, смазался, глаза увлажнились. — Да ты плачь, плачь, Нечай Федорович, — захлебнулся он. — И я вместе с тобой слезами умоюсь. Нынче не зазорно.

Воевода Буйносов успел предупредить Тыркова, что Нечай дар речи потерял, быстро устает, утомлять его долгими разговорами не следует, а на сложности жизни и вовсе нельзя сбиваться. Вот Тырков и поспешил невольные слезы шуткой перешибить.

— Ты пока в затылке почеши, — вспомнил он любимое присловие Нечая Федорова. — А мы с Кирилой все как есть тебе доложим. Не знаю только, с чего и начать.

— С государя, — подсказал Вестим. — Мы с Нечаем Федоровичем вести о наречении Дмитрия Пожарского ждем. А кому выпало?

— Сыну владыки Филарета, Михаилу Романову.

— Что так?

— Земскому собору видней. И народ на него указал.

Вестим согласно кивнул, перекрестился и запел:

— Слава Богу на небе, слава. Государю природному на всей земле, слава! Чтобы ему не стариться, слава! Его делам почестным умножаться, слава! Его суду справедливым быть, слава! Его верным слугам не измениваться, слава! Чтобы правда была на Руси, слава! Краше солнца светла, слава! Чтобы Бог нас миловал, а царь жаловал, слава!..

Нечай Федоров слушал Вестима завороженно, беззвучно шевелил губами, подпевая ему, улыбался счастливо, а Тырков о сложностях жизни думал.

Народ и впрямь на Михаила Романова указал. Но случилось это после того, как на заседние Земского собора, длящегося уже третью неделю, каким-то непонятным образом были отозваны с богомолья Федор Мстиславский и его приспешники, а Пожарский, Трубецкой, выборщики из числа крестьян, горожан, священников на него не попали. В их отсутствие Мстиславский вновь разговор о приглашении иноземного королевича на московское царство завел. По его мнению сын владыки Филарета, Михаил, за избрание которого ратовали многочисленные Романовы, а также казаки и старцы Троице-Сергиева монастыря во главе с Авраамием Палицыным, слишком молод и не знатен. Он с такой ответственностью не справится. Выступление Мстиславского даже Ивана Никитича Романова с толку сбило. Он предложил отложить дело об избрании племянника до прибытия его из Ипатьевского монастыря в Костроме, куда Михаил удалился с матерью-инокиней Марфой. Тут-то московский люд, узнав о новых происках Мстиславского и его прихлебателей, в Кремль ворвался. А впереди — казаки Трубецкого.

— Не для того мы Москву освободили, чтобы нужду и погибель понапрасну терпеть! — набросились они на бояр. — Снова хотите отдать нас под власть чужеземцев? Не выйдет! Желаем немедленно присягнуть царю, чтобы знать, кому служим и кто должен вознаграждать нас за службу!