Мужайтесь и вооружайтесь!

Год ушел у Тыркова на то, чтобы на след Вестима напасть, еще год, чтобы с помощью сартов, приходящих в Тару и Тобольск из Южной Сибири с торговыми караванами, его из неволи на изделки с Московской Руси выменять.

Народ, у которого томился Вестим, звался карагасами и кочевал с оленьими стадами от реки Уды до Кана. Поначалу карагасы держали его на веревке, заставляли собирать сушняк для очага, таскать тяжести, прислуживать на стоянках. Кормили объедками, относились, как к собаке. Однако то упрямство, с которым он переносил такое обращение, та страсть, с которой молился, та чистоплотность, с которой он содержал себя и свою изношенную, выгоревшую на солнце и давно потерявшую первоначальный цвет фелонь, навели их на мысль, что Вестим не простого, а шаманского рода, а раз так, то не следует гневить его небесных и подземных покровителей, лучше делать орусу всяческие поблажки и кормить досыта…

Так Вестим стал страстотерпцем. А когда его сын-первенец Никита и старшая дочь Тыркова, Аксюта, слюбились и под венец счастливые пошли, старые товарищи и вовсе породнились.

Вот почему не с воеводы Катырева, как советовал Нечай Федоров, а со своего закадычного друга и свата Вестима Устьянина Тырков сбор пожертвований для нижегородского ополчения начал.

— Наконец-то и нам честь выпала русскому делу послужить! — выслушав его, исполнился радостью Вестим.

Уже к вечеру следующего дня ризница Воскресенской церкви стала похожа на сокровищницу, разделенную перегородками на несколько частей.

— А перегородки для чего? — не понял Тырков.

— Чтобы чистое серебро с мешаным не путать, — объяснил Весим. — Чистое у меня в этом отсеке соберется. Рядом — белое, с оловом смешанное. Дальше — черное, с примесью серы. Здесь — свинчатое, а здесь на меди.

— Лишние труды, — вздохнул Тырков. — Ведь все это добро придется ломать и плющить. Целиком везти да еще в такую даль — чересчур громоздко и заметно. Сразу разбойные шиши набегут. Да и возов чуть не вдвое больше потребуется.

— Зачем ломать? — удивился Вестим. — Проще переплавить, а слитки по возам упрятать. Слитки-то небольшие, плоские. По лигатурам их нехитро разложить. Зато на Денежном дворе в Ярославле хлопот не будет.

— А ведь и правда! — хлопнул себя по лбу Тырков. — Как я сам до этого не додумался? Ну сват! Ну голова! У кузнеца Тивы Куроеда выварной горн для переплавки серебра хоть и грубоват, да выбирать не из чего. Лишь бы ты ему с переплавкой по старой, по отцовской памяти помог. Сделаешь?

— Вестимо, Василей! Мог бы и не спрашивать. Это долг мой!

При крещении родители нарекли его Ивашкой, но когда малышонок, едва на ноги встав, на просьбы старших стал по-взрослому отвечать «вестимо», они и прозвали его Вестимом. Это второе имя к нему так прижилось, что, и возмужав, он им остался.

Есть люди, которых время старит, усушивает или, напротив, вширь разносит. А Вестим каким в юные годы был, таким и в зрелые остался. Разве что невыразительное в молодости лицо его со временем обточилось, стало привлекательным и даже величавым. В нем читается скорбь, мудрость, прозрение и еще много такого, что дарует нелегкая, но праведная жизнь. Таким же величавым, распевным и многозвучным стал несильный когда-то его голос.

— Вот и договорились! — собрался уходить Тырков.

Но Вестим остановил его:

— Спросить тебя хочу, Василей. Ежели Микеша мой попросится к тебе в дружину, возьмешь ли?

— Мог бы и не спрашивать, — дрогнул от нахлынувших чувств Тырков. — Эх ты, чудила… Разве моя дочь Аксюта ему не жена, а ты не сват? Разве он не сын нам обоим?

— Богу видней, когда и что спросить следует, — строго глянул на него Вестим и вдруг признался: — Думал, что сын по моим стопам пойдет, да, видать, не судьба. К ратному делу его тянет.

— Не журись, сват. Ты тоже, чай, не сразу иереем стал. Жизнь переменчива. Уж кому, как не тебе, это знать.

Бог в долгу не останется

Лиха беда начало. Собирая серебро для князя Пожарского, Тырков и дружину себе начал собирать. Второго после Микеши Вестимова добровольника он присмотрел на тележном дворе Ямской слободы. Это был рослый детина в широком крестьянском азяме из полосатой домотканой коломенки. Легко приподняв одной рукой извозничью телегу, другой он сперва на переднюю, потом на заднюю ось по новому колесу надел и бережно опустил на землю. За его действиями во все глаза наблюдала слободская ребятня — мал мала меньше. Не успел детина со своим делом управиться, как она дружно сыпанула в кузов, обшитый лубом.

— Покатай, дядька Харлам!

Тот ласково оглядел нетерпеливых седоков и с готовностью встал в оглобли. Сделал первый, затем второй шаг, а потом сноровисто покатил телегу по двору, проверяя ее ходовую часть, а заодно веселя детишек.

— Шибче! Шибче! — разохотились они. — А ну-кась вильни, как давеча вилял!

И это их желание Харлам с охотой исполнил. Резко поворотив передок телеги вправо, он тут же изменил направление. Задняя тележная ось, наглухо скрепленная с дрогами, от такого шараханья вздыбилась, грозя перевернуть телегу, но какая-то невидимая сила вновь привела ее в равновесие.