Мужчина без чести (СИ)

Эдвард обходит неудобно припаркованный «Форд» с едва заметным номерным знаком и, обойдя особо глубокую после недавнего дождя грязную лужу, двигается дальше. Упивается прогулкой и ночным свежим воздухом. Всё-таки иногда хорошо, что автомобиль ломается. Удобное средство передвижения не даёт сполна насладиться природой и погодой, царящей на улице. Из дома — в салон, из салона — в дом. Никакого разнообразия. Минус лишь в том, что завтра на занятия по скалолазанию Белле придётся добираться своим ходом, а это добрые два часа пути.

Улица поворачивает влево. Вот и тот самый переулок, который необходимо пройти на пути к подъезду. Он ничем не отличается от сотни других переулков во всём мире. Разве что после дождя здесь очень мокро и сыро, а два мусорных бака посередине явно не добавляют месту приятных ноток. К тому же, сегодня имеется ещё одно отличие: не горит фонарь. От отблеска соседнего Эдвард видит, что он разбит; камнем, судя по всему. Дети иногда бывают отвратительны.

Задумчиво глядя на лилии, что держит в руках, а потом на светящиеся впереди окна домов, мужчина думает о том, какой была бы их жизнь, если бы Белла когда-нибудь забеременела. За три года безуспешного хождения по клиникам всей Америки (вынуждали каждый раз передвигаться на новое место долгосрочные командировки) он боялся лишь страшного слова «бесплодие», которое, пока, слава богу, в карточке не стояло. Пелёнки, распашонки, маленькие ботиночки и соски, бутылочки с молоком и заградительные калитки на лестницу — чего же тут бояться? Он хотел быть папой. Хотел, чтобы рыжеволосый мальчуган или кареглазая принцесса кричали ему это слово, кидаясь на руки. И он бы гладил их, обнимал, пел песни, играл, наряжал вместе ёлку, позволяя украсить самую главную часть рождественского дерева — повесить верхушку в форме звездочки…

Но это пока было только мечтами. Доктора не говорили, что всё потеряно, и это здорово утешало, подпитывая мысли. Особенно Беллу. Она выросла в многодетной семье, и двое-трое малышей были для неё само собой разумеющимся. Никто в их роду, никто за всю историю их семьи не мучился с проблемой деторождения, как она рассказала. Скорее, всё было наоборот.

Потому её очень угнетало происходящее. И очень расстраивало. Иногда, после очередного обследования, приходя домой, она забиралась к нему на колени и долго, долго и безутешно плакала. Не жаловалась, не рыдала, не кляла весь мир. Просто плакала. Тихо и душераздирающе. Как маленькая девочка.

Эдвард ещё раз смотрит на лилии. На эти прекрасные цветы невообразимого цвета, на их стебли, бутоны… и знает, что скажет Белле на ухо сегодняшней ночью, когда она по-девчоночьи крепко и доверчиво прижмётся к нему, поправив сбитую простынь: «У тебя все получится».

Внутри переулка становилось всё темнее: свет фонарей за спиной давно потускнел, впереди стоящие — своего ещё не дали как следует, а окон с этой стороны домов, как назло, не было предусмотрено. Сплошные кирпичи и камешки на земле, местами разорванные неровным полукругом самой настоящей земли. Летом здесь, наверное, ещё и трава растёт.

Задержав дыхание возле мусорных баков, притулившихся справа, Эдвард почти пересёк их запретную зону, обещающую меньше ста метров до выхода к нужному подъезду, когда из-за спины послышался незнакомый голос.

— Есть закурить?

Вопрос довольно простой, и ничего отталкивающего, ничего пугающего, по сути, быть в нём не должно, но в переулке зазвучал он жутковато. Эхом отдался от стен, завис где-то между грязными кирпичами. И, если признаться, немного напугал. Хотя обычно страха за собой Эдвард не замечал вовсе. Одна боязнь была в его жизни — расстаться с Беллой. Ещё в тот день, когда увидел её на цветочном празднике в крытой повозке — исполняла роль лесной феи для детского карнавала — понял, без кого ни за что не сможет прожить.

— Я не курю, — с некоторым опозданием и немного глухо отозвался он, на мгновенье остановившись. Не оборачиваясь, мотнул головой. И намеревался идти дальше…

— А может, всё-таки попробуешь? — донеслось вслед; вызывающе, даже с издёвкой.

Говорили определённо возле мусорников. Не стоял же этот мужчина (судя по тембру, женщиной незнакомец быть никак не может) прямо на стене, как спайдер-мен с того плаката, что неизменно висел в его детской комнате на самом видном месте.

Эдвард сделал вид, что не услышал, но пошёл, почему-то, быстрее, а лилии сжимал сильнее. Неприятное и холодное — куда холоднее мокрых стен — ощущение забралось в самую душу.

— Не вежливо отказываться, когда приглашают.

При всём желании мужчина не сумел бы отойти в сторону: огромная тень появилась перед глазами за мгновенье ока. И голос уже другой, поменявшийся: грубый, низкий. Как в плохих фильмах ужасов.

Грабитель? Маньяк-убийца? С чего бы здесь — район не подходит для обворовывания. Если и встретишь человека на улице после десяти, то лишь по счастливой случайности. Как сейчас, например.

Вопрос лишь в том, для кого такая «случайность» счастливая? Явно не для Эдварда…