Мужчина без чести (СИ)

А может, утром все это покажется глупостью, бредовым сном? Она проснется, а руки Эдварда тут как тут — обвивают, крепко прижав к своему обладателю. И мягкие губы с мятным ароматом — целуют в щёки, лоб, виски. Будят. И никакого будильника не нужно. Она повернется на нежный зов, улыбнётся светящемуся энергией нового дня взгляду, потянется и, дотянувшись до его губ, запечатлит на них традиционный утренний поцелуй, полный любви и ласки. Настоящих. Ни в коей мере не напускных.

А за завтраком, поедая хрустящий тост с маслом и двойным сыром — его фирменное блюдо, — расскажет о приснившемся кошмаре. Эдвард утешит её, как всегда поцеловав в лоб, и скажет, что ничего подобного никогда не случится. То есть с ним не случится. То есть он никогда не будет так себя вести с ней. А ребёнок… ребёнок будет, обязательно. Он пообещает ей, как всегда. Скажет, что раз увиделось во сне, особенно с четверга на пятницу, значит, сбудется. Очень-очень скоро.

И она поверит, как и всегда. Обнимет его, вдохнёт знакомый аромат и поверит. Потому что любит. Потому что он дороже ей всего на свете.

Такие мысли утешают. Такие мысли защищают и спасают от истерики. Не тратя времени на раздевание, не смущаясь тем, что не умывалась, Белла подтягивает к самому подбородку одеяло, прижимаясь к широкой и мягкой подушке. Представляет на её месте того, кого больше всего хочет здесь видеть. И, улыбнувшись сквозь слезы вдохновляющей мыслью, что будет именно так, как она и предположила, закрывает глаза.

*

В свете ночи потолок был беловато-синим. Ровным, гладким, чистым… почему он раньше не обращал на него такого внимания? Есть ведь что-то завораживающее в отблесках ночных фонарей, которые пляшут по верхней части их дома, в фарах, то и дело освещающих стены напротив, даже в мелодичном стуке дождя за окном — ненавистного прежде, холодного.

Эдвард ощущает себя двояко: словно бы наполовину он сам все ещё здесь, где-то среди диванов и стен, где-то возле деревянного пола с рисунком в виде квадратиков. Где-то рядом. Но в то же время нет его здесь. Не знает он ни этой квартиры, ни этого потолка, ни тихо жужжащего на кухне холодильника.

Всё смешалось, слилось воедино, потеряло чёткие формы. Он с трудом может восстановить события недавно произошедшего инцидента. Помнит лилии, помнит мусорники, помнит холодные грязные кирпичи и то, как какая-то тень нависает над ним, злобно усмехаясь. А потом — темнота. Потом только испуганные карие глаза возле лифта и плохо заметные слезы, которые их обладательница тщательно стирала, уходя в другую комнату.

Он не позволил ей остаться по той простой причине, что не доверяет себе. Не может понять, что происходит и в состоянии ли он справится, если что-то пойдет не так.

Эдвард ещё помнит накатившее безумие в ванной — без причины, без мыслей, просто так, из ниоткуда, подогнулись колени — вот и все — и то, как едва-едва поборол в себе желание вышвырнуть прибежавшую на шум жену из душевой кабинки. Руки гудели, желая за каждое прикосновение, за каждое слово, что было ей сказано под тёплыми струями, ответить ударом. И ещё одним, и ещё. Пока вода снова не станет розовой…

В тот раз ему удалось. В какой-то момент пелена спала, и, когда маленькие пальчики стали гладить его пострадавшую щёку, убивать расхотелось. Он помнит, что прижался к Белле, и помнит, как она что-то говорила ему, пытаясь утешить (успокоить?).

А потом снова — одежда. Какая-то одежда, какая-то просьба, так и не расслышанная. И новая волна ярости — в ней слишком легко было захлебнуться.

Эдвард помнит, как он стоял перед шкафом, пытаясь вспомнить, что сейчас должен сделать. Футболки, костюмы, рубашки — всё висело внутри ровным рядом, нужно лишь было сделать выбор. И то ему было не под силу. И то догадался, как следует поступить, лишь через несколько минут.

Пижама была слишком лёгкой, от дрожи не спасала. Но мужчина боялся, что если разденется снова, пробудет перед шкафом ещё столько же и уже не гарантировано, что вспомнит, зачем здесь вообще стоит.

Он взял подушку и одеяло — машинально, автоматически, без лишних мыслей. Просто взял — подошёл и взял. И в гостиную — причину, по которой не мог оставаться с женой слишком долго, в отличие от всего иного, он запомнил.

А она упиралась, не хотела уходить. Даже плакала вроде как. Глупая какая… с каких пор развитая интуиция не подсказывает, что рядом опасность?

Эдвард всерьез опасался, как бы безумно это не звучало, что, проснувшись среди ночи и забывшись, где находится, легко сможет закрыть беллино личико этой самой светлой мягкой подушкой и держать до тех пор, пока всякое сопротивление не исчезнет…

Это пугало и ошеломляло, даже больше — сводило с ума, но ничего, чтобы побороть это, он предпринять не мог. Не знал, что нужно. Гораздо безопаснее было отправить девушку подальше. И подольше. Хотя бы до утра… вдруг утром что-то изменится?