Мужчина дурной мечты

– Верно, – обрадовалась Аделаида, взмахнув бутербродом, – драгоценности у нее были – очень приличное бриллиантовое колье старинной работы, подарок мужа на свадьбу. Оставалось платье. Она берет отрез импортного шелка и идет в ателье на Невском. Там она говорит девушке-закройщице, что ей нужно из этого отреза вечернее платье. Та согласно кивает – дорогое ателье, клиент всегда прав – и говорит, что сделает бабуле вот тут карманчики, а вот тут – фестончики. «Деточка, вы не поняли, – отвечает юбилярша, – мне нужно вечернее платье». – «Хорошо, – отвечает закройщица, – тогда я вам вот тут снизу еще сделаю рюшечки». Вдова Семицветова теряет терпение и требует длинное платье с вырезом, чтобы надеть бриллиантовое колье. Девица уверяется, что бабуля в маразме, и не знает, куда звонить – родственникам или сразу в психушку. Начинается скандал. Хорошо, что заведующий ателье оказался меломаном, он вспомнил дирижера Семицветова, и все встало на свои места. Сшили вечернее платье, и кому кинулась звонить юбилярша? Разумеется, Аделаиде! Нужно было загримировать область декольте. И я сделала ей декольте юной девушки!

Аделаида залпом выпила чашку чая и набросилась на Василия. Она смыла жгучую маску и намазала лицо еще какой-то вязкой субстанцией, заявив, что первая маска лицо разогрела, а эта уберет отеки. Вася покорился судьбе и сидел смирно.

– А то вот еще был случай, – продолжала Аделаида свои волнующие воспоминания. – Году этак в… точно не помню, приезжает вдруг к нам на «Ленфильм» Жан Габен.

– Помню! – оживилась мамочка. – «Набережная туманов» и еще фильм, где они банк неудачно ограбили…

– Точно, – подтвердила Аделаида. – Но дело не в этом. Значит, погостил Жан Габен немножко, принимало его начальство разное, а потом он и говорит, что хочет посмотреть, как живут у нас простые актеры. Натурально, начальство всполошилось – не вести же его в коммуналку какую-нибудь зачуханную. И тут кто-то с перепугу вспомнил, что у артиста Андрея Тарабанько – слышали про такого? – совершенно случайно квартира из трех комнат на Мойке, да еще и ремонт он недавно сделал. А дело было в воскресенье, Габену завтра уезжать. А Тарабанько этот, оказалось, неделю уже в запое, за компанию с соседом-скульптором. У скульптора запой творческий, а у артиста обычный, внеплановый. И до того они допились, что жена этого Тарабанько взяла детей и уехала к маме, на время, конечно. Эти с утра встали – выпить нечего, даже на пиво денег нету. Ну, маются, конечно, стонут, ходят по дому в неприличном виде – в длинных, до колен, сатиновых трусах.

Аделаида смыла маску, от которой все лицо у Василия стянуло, как резинкой, и нанесла крем.

– Значит, маются они дурью, а тут вдруг Тарабанько, как творческой личности, самоутвердиться захотелось. Он своего соседа и спрашивает: «Как ты считаешь, я великий актер?» Скульптор спорить не стал: «Великий, – говорит, – великий!» – «А правда, что всем великим актерам после смерти маску гипсовую делают?» – «Правда, – скульптор говорит, – я сам одному делал, народному артисту Мельхиседекову». – «А, Мельхиседекову делал, а мне, значит, не хочешь? Значит, ты меня не уважаешь!» – «Уважаю, – тот возражает, – но ты же вроде пока живой!» – «Это отговорки! Если уважаешь, так делай маску!» Ну, скульптор и подумал – чего с ним спорить! Тем более что у него с вечера четвертинка водки была припрятана, а четвертинки на двоих, само собой, мало, вот он и решил соседа вырубить. Сбегал домой, гипс развел, говорит Тарабанько, что под гипс лицо надо чем-нибудь жирным намазать, чтобы маска потом лучше слезла. Взяли у жены крем для лица, ночной правда, а дело днем было. Мало оказалось, тогда в холодильнике полпачки маргарина нашли позеленевшего. Наложил скульптор гипс, соломинку вставил, чтобы дышать, и быстренько водку свою прихлебывает. Вдруг звонит телефон, и вежливый такой голос сообщает, что к ним сейчас приедет Жан Габен. Какая реакция у нормального русского человека на такое сообщение?

– Послать подальше! – подсказала мамочка, потому что Василий говорить был не в состоянии.