Та, которой 28–30, часто танцевала с юнцом лет 18. Этот юнец был почти профессионал и убеждал её, что у неё талант танцовщицы.
Она верила, хотела верить, и всё больше входила в экстаз. Юнец наверно тоже.
Он крутился вокруг собственной оси, почти повисал в воздухе, изгибался, будто рассыпался на части, но потом вдруг становился галантным, предлагал солировать ей, и она включалась в эту игру. Что-то в ней проснулось, будто тело вспоминало то, что было скрыто в памяти генов, и что невольно было подсмотрено у других.
Возможно, юнец не льстил, возможно, она была талантлива, возможно, она была рождена для танца, нужно было только время и соответствующие условия.
Они и сложились.
На секунду зал замер. Все расступились, только молча наблюдали.
В какой-то момент, к ним двоим, вдруг присоединилась третья, та, которой 35–37.
Она не мешала тем двоим, той, которой 28–30, и юнцу, которому 18, только создавала круг, черту-оберег, она просто кружила и кружила вокруг них в танце-обереге, как бы защищая танцующих от всего мира, они, чуть остановившись, продолжили свой безумно-радостный танец, а она всё кружила и кружила вокруг них, то ли с печалью, то ли с умиротворенностью.
Потом они ехали в такси на дачу, к той, которой 28–30, и когда уже выехали за город, водитель такси воспротивился, и настоял, чтобы одна из них села впереди.
Возможно, на самом деле остерегался, но, скорее всего, была другая причина.
Просто он был озабочен, только этим и жил, а здесь такой случай.
Две женщины ночью, одетые весьма рискованно, из дорогого ресторана, мягко говоря, не трезвые.
Так почему бы не он. Должен же быть какой-то мужчина.
Для чего же тогда всё это.
Он ехал почти по обочине, ехал медленно.
Медленно, чтобы можно было начать ухаживание.
Он был не из тех, кто
Он всегда шёл напролом.
Он сразу предложил женщинам остановиться, и сразу с двумя.
Предложил почти в шутку, просто, чтобы подчеркнуть свою мужскую прыть.
Чтобы начать атаку.
Та, которой было 28–30, сидела впереди и никак не могла отойти от того, что случилось в казино и в ресторане.
Всё не могла отойти.
Она снова стала заливаться смехом, как не смеялась уже целых десять лет.
Водитель расценивал этот смех, как приглашение, и всё больше смелел. Он уже был уверен, что всё случится к его удовольствию.
И возможно бесплатно, что у него практически не случалось.
А та, которой 28–30, всё никак не могла отойти, и даже стала его провоцировать.
Так что же, он, водитель, спросила она, продолжая смеяться,
Та, которой 28–30, всё больше заводилась и не чувствовала опасности.
Все вы, продолжала она подзуживать водителя, любите преувеличивать своё мужское достоинство, а на проверку
Водитель понял это буквально, он всё привык понимать буквально, недолго думая, он расстегнул брюки и решил продемонстрировать это своё
Немедленно перестань, закричали обе женщины.
Но он и не думал прятать предмет своей мужской гордости.
Немедленно перестань, стали теперь угрожающе повторять обе женщины, но водителя это только раззадоривало.
Считаю до 5-ти, сказала тогда та, которой было 35–37 и начала считать.
1…
2…
3…
4…
После счёта 5, она сделала секундную паузу и нанесла первый удар клинком по голове водителя.
Водитель осел с первого удара, но она продолжала колошматить его клинком.
Потом, они выволокли уже мёртвое тело из машины на дорогу, и для острастки нанесли несколько ударов по выставленному напоказ обмякшему
Ту, которой было 28–30, вдруг стало рвать, прямо на бездыханное тело водителя.
Она никак не могла остановиться, будто хотела выплеснуть из себя что-то, что долго мешало ей жить, продолжает мешать, и долго не было случая освободиться от этого.
Когда они отошли от тела, она призналась той, которой было 35–37, что она беременна.
Давно?
Нет, месяца два.
Тебе надо беречься.
Знаю. А он, тот, или та, кому два месяца, чувствует, что со мной происходит?
Конечно.
Значит я ему, или ей, уже начала приносить неприятности.
Этого никто не может знать. Может быть, если это будет девочка, у неё будет опыт, который ей пригодится.
А потом, ты сегодня так смеялась, что я тебе завидовала.
Потом это перешло ко мне.
Я никогда так не смялась и уже никогда не буду так смеяться.
А твоя двухмесячная девочка, если это девочка, тоже наверно смеялась вместе с тобой.
И это очень здорово.
А водитель сам виноват.
И если люди этого не поймут, мы-то с тобой это знаем, как всё это произошло, а значит, знает и господь Бог.
Они долго шли среди дачного поселка.
Лаяли собаки.
Было страшно.