Мужчина моей судьбы

Я по-прежнему почти не могла двигаться. О том, чтобы дать отпор Астону, и речи не было. Но, когда он, преисполненный «праведного» гнева, наклонился к самому моему лицу, жадно вцепилась зубами в его щеку. И, клянусь, испытала при этом ни с чем не сравнимое мстительное наслаждение.

— Сука! — Мужчина отшатнулся и еще раз ударил, уже не ладонью — кулаком. — Ничего… И за это заплатишь.

— Я готова. А ты?

Улыбнулась ему почти ласково, потому что за эти несколько секунд успела заметить кое-что интересное. В тот миг, когда маркиз отстранился от меня, Могильщик тоже отступил от Саллера и неуверенно затоптался на месте. Это, разумеется, могло быть простым совпадением, и все же…

— Рэм! — заорала я, срывая голос. Стараясь перекричать и вопли Орвальда, и рычание монстра. — Эти двое как-то связаны между собой.

Что ж, герцог недаром носил звание мэссера и занимал свою должность. Он не только услышал, но понял и сориентировался почти мгновенно.

Вольт…

Щит, отделивший Саллера от Могильщика…

Прыжок к нам…

Взмах плетью…

У Орвальда не было шанса ни убежать, ни даже уклониться — длинный хлыст яркой вспышкой вспорол воздух и обрушился на маркиза, обвивая его раскаленными кольцами. Причем, меня жгут даже не коснулся.

Астон завизжал, сморщиваясь и высыхая на глазах. Ему вторил бешенный рев чудовища. Могильщик завертелся на месте, круша все вокруг, одно из его щупалец все-таки дотянулось до Саллера и впилось ему в спину. А потом монстр вдруг раздулся, как мыльный пузырь, и лопнул, озарив помещение прощальным фейерверком.

Через минуту в зале остались только мы четверо, если не считать кучки пепла, в которую превратился Орвальд — Петька с Эминой, которые так и не пришли в себя, я, получившая, наконец, возможность двигаться, и лежавший на полу Саллер.

Не помню, как добралась до герцога. Упала с ним рядом, позвала:

— Рэм… Ты слышишь меня? Все закончилось, Рэм…

Но как я ни старалась, ни тормошила его, герцог не отвечал.

Это что, очередная магическая кома, как тогда, в Хауддане? Сейчас он полежит немного, и все опять будет хорошо… Ну, пусть не немного, а неделю… месяц… Да пускай сколько угодно лежит, лишь бы очнулся.

Наклонилась поближе, чутко ловя дыхание, биение сердца, и… не сумела этого сделать. Пульса тоже не было.

Нет! Только не это!

Я все еще чувствовала свое «солнце», все еще могла до него дотянуться. Положила руки герцогу на грудь и стала щедро делиться светом, ощущая, как тепло перетекает от меня к мужчине. В ушах зазвенело, закружилась голова, точно от потери крови, но я не убирала ладоней. Если Саллер умрет, мне тоже незачем жить. Вот так — просто, честно и совершенно искренне. Незачем. И я готова отдать все — силу, жизнь, если это поможет спасти Рэма. Отдать до последней капли.

По залу пронесся резкий порыв колючего ветра, и далекий призрачный голос еле слышно прошелестел:

— Условие отмены выполнено…

Сразу стало легче дышать, словно лопнула натянутая до предела струна… Где-то там — в самой глубине сердца.

Но я мгновенно забыла обо этих странностях, потому что герцог внезапно выгнулся дугой, закашлялся и открыл глаза.

— Рэм… — прошептала я, все еще не веря, что все закончилось.

— Ми-ри… — бледно улыбнулся он, встретившись со мной взглядом. И уже увереннее: — Мири… Любимая… С тобой все в порядке?

Любимая…

Как долго я ждала этого слова, верила, надеялась. Дождалась. Он наконец-то объяснился в любви… Но не мне. Не мне! А Мэарин Ольес, в девичестве Астон.

И так обидно вдруг стало, так обидно, что я решительно качнула головой и выпалила:

— Я не Мири. Меня зовут. Маша. Маша Климова.

Глава 32

Дальнейшее сохранилось в памяти отрывками, короткими разрозненными эпизодами — то яркими, четкими, то совсем туманными, расплывчатыми.

Сколько ни пыталась, так и не смогла потом вспомнить, когда в зале появились люди… вернее, нелюди. Йор, Мррагарр, Шеххисс, даже морда Ателлиля мелькнула и хвост Риалейвэль. Здесь что, все стражи собрались во главе с недоэльфом? Вот когда нужно, никого не дозовешься, а как все закончилось — они тут как тут.

Впрочем, это уже не имело значения. Ничто в данную минуту не имело значения, кроме бледного, непривычно осунувшегося и такого родного лица, лихорадочно блестевших глаз, в которых застыло напряжение, обжигающе горячей кожи под моими ладонями. Сейчас во всем мире не было никого, кроме нас двоих.

В висках стучали сотни мелких молоточков, руки предательски подрагивали, но я не отводила взгляда от темных внимательных омутов напротив и, захлебываясь словами, говорила… говорила… говорила…