Мужчина-подарок

– Мужчине не к лицу подобная терминология! – крикнула она, а потом вдруг развернулась ко мне и по-змеиному прошипела: – А ты… тебе же нет названия… Ты же сама отказалась от Егора… тогда, в Гостинке, я же слышала… Я платье купила свадебное, голубое, и ты как раз отказала ему еще раз. Я была уверена, что навсегда! Не было в моей жизни более счастливого дня… И что теперь? Подарить тебе мое платье? Может, мне за тобой еще и кончик фаты понести во время свадебной церемонии?

Мы с Егором чувствовали, что Дашка на пределе, на пике несчастья. Но что мы могли сделать? Как облегчить ее страдания?

Она страшно рассмеялась. Так, как на сцене в трагедиях смеются люди, жизнь которых кончена. Я испугалась, и правильно сделала, потому что у госпожи Дроздецкой оказался еще один козырь в рукаве.

– Ну что ж, – отсмеявшись, сказала она, – придется предъявлять документы. Вот… – И она вытащила из сумки карту беременной женщины.

Егор полистал брошюрку, обклеенную результатами анализов, и сказал:

– Но этого не может быть!

– Почему же? – жутко улыбнулась Дашка. – Тут все прописано, пропечатано. Завтра пойду на УЗИ для полного подтверждения ситуации.

– Но ты же… но мы же… – залепетал Егор.

Дашка опять рассмеялась:

– Когда женщина хочет ребенка, она сделает так, что он обязательно будет! Даже проверенные электроникой презервативы, Егор, могут дать течь, особенно если этого очень захотеть!

Я зажала руками уши. Я не должна этого знать! Мне нельзя все это слушать, потому что я тогда растеряю все, что приобрела за вчерашний день! Впрочем, кто сказал, что приобрела? Все осталось на нуле. Точно так, как было до того момента, когда Шаманаев сказал мне о женитьбе Воронцова.

– Но это же не по-людски, Даша, – с горечью проронил Егор.

– Любовь оправдывает все! – с вызовом ответила она.

– Это не любовь, – покачал головой Горыныч. – Это настоящее насилие. У тебя мужская манера поведения, Дарья. А мне в жены нужна женщина!

– Ошибаешься, милый! Женская манера поведения может быть куда жестче мужской. Женщины готовы пойти на самое ужасное, потому что… Словом, мужчины не рожают детей, и им природой многого не дано понять. Так что я – стопроцентная женщина. И знаю, что делаю. У тебя нет детей, Воронцов, и ты не мальчик. А во мне уже почти готовый твой сын… или дочь… Это ведь существенно, не правда ли?

– Знаете что, разбирайтесь-ка с вашими детьми сами… – Эти слова я опять еле вытолкнула из щели намертво сомкнувшегося рта и выбежала из квартиры Егора.

Он за мной не бросился. Но я не осуждаю его. В такой ситуации он и не мог этого сделать.

Прошло несколько дней. О Егоре не было ни слуха ни духа. Я почернела и высохла в стиле Ирмы Елошвили, и наше полуподвальное агентство впору было переименовывать в «Надежду». Надо сказать, что мое оптимистическое имя поддерживало меня очень слабо. Сотрудники ходили вокруг меня на цыпочках, а Анжелка через каждые полчаса предлагала то чайку, то сока, то витаминного отвара, который готовила тут же рядом на старинной электроплитке, которую принесла из дома. Шаманаев тоже кое-что предлагал: то материальную помощь для поправки здоровья, то помощь личную – в деле переговоров с Воронцовым. Я, разумеется, отказывалась. Свободных денег у Лешки сейчас вообще не было, да и помочь они мне не смогли бы никак. Вообще никто, никак и ничем не мог мне помочь.

В конце концов ко мне домой все-таки приехал Егор, такой же несчастный и убитый, как я.

– Я не знаю, что делать, Наденька, – сказал он. – Нашей с Дарьей свадьбы, конечно, не будет, но жить нам с тобой спокойно она не даст. Я еще худо-бедно это все терплю, но не могу допустить, чтобы она изматывала нервы тебе.

– И что? – расплакалась я. – Она, как Карабас-Барабас, будет дергать нас за ниточки, а мы, как Пьеро с Мальвиной, будем делать то, что она хочет, да?

– Как ты знаешь, упомянутые тобой храбрые куклы восстали против злобного Карабаса. Мы не слабее каких-то там кукол… Мы будем любить друг друга назло всяким кукловодам, моя На-а-аденька…

И он обнял меня, а я прижалась к нему так сильно, будто обнимала в последний раз. Будто он уходил на войну. Мне снова чудились летящие за нашими спинами «мессершмиты».

Губы Егора были горячими и жадными. Он будто тоже торопился, боялся куда-то опоздать. Наши объятия были порывисты и скованны, и в момент, когда должна была наступить полная гармония от единения тел, я забилась в рыданиях, потому что в десять… нет… в сто раз усилилось чувство горя и душевной боли.

– Я умру без тебя, – прорыдала я, уткнувшись в плечо Егора. – Я умру и с тобой. Я не знаю, что делать, любимый мой! Неужели нет никакого выхода?

– По-моему, есть, и довольно простой, – ответил Егор.

Я села на постели и жадно уставилась ему в лицо. Егор сел рядом, еще раз крепко обнял меня, поцеловал в висок и сказал:

– Мы завтра же подадим документы в ЗАГС.

– С ума сошел! – отпрянула от него я. – У тебя ведь уже лежит там одно заявление!

– Ну и что? Можно не завтра. Мы пойдем в другой ЗАГС на следующей же неделе после той, на которую было назначено мое бракосочетание с Дарьей.