Мужчины двенадцати лет

— Никанор Торральс. Мой отец — каталонец[11], а мама — русская. Ты смотришь, что я черный, словно настоящий индеец? Это я так сильно загорел.

— А мой отец — баск[12], а мама — аргентинка, — разъяснил Юлиан, хотя никто его об этом не спрашивал.

— Мне двенадцать лет, — сказал Никанор. — Я родился двенадцатого июня…

— Подумай только, и я тоже! Я тоже родился в июне, только третьего. Я на девять дней старше тебя! — Последнюю фразу Юлиан произнес тоном некоторого превосходства.

— Подумаешь! — ответил пренебрежительно его товарищ. — Возраст ничего не значит. Когда мне было десять лет, я по целым дням из дому пропадал, бродил по разным местам и всегда умел добывать себе кусок хлеба. А ты, если б меня не встретил, с голоду бы подох… Ты больше не хочешь есть?

— Нет.

— А почему ты из дому удрал?

— Из-за папы. Он меня запер на два дня в темную комнату за то, что я получил плохие отметки. Он хочет, чтоб я учился. А я не хочу учиться! Подумай только: он даже летом заставляет меня в школу ходить! Да еще, на мое горе, младший братишка хорошо учится… Старик хочет, чтоб я стал адвокатом, а братишка врачом. А я не хочу быть адвокатом!

— А кем ты хочешь быть?

— Боксером! — с пафосом ответил Юлиан.

— Боксером? — переспросил Никанор, задумчиво взглянув на товарища.

— Да.

— А почему?

— Потому что боксеры женятся на киноартистках… А ты кем будешь?

— Я? Да я… Ну почем я знаю, кем я буду!

Прошло пять дней. Юлиан и Никанор жили дружно. Когда солнце вставало, они вставали и начинали свой день; когда солнце закатывалось, они закатывались спать. Из старых тряпок и песка Никанор смастерил для Юлиана такую же постель, как у него самого, — мягкую и широкую.

— О еде не беспокойся, — сказал товарищу Никанор. — Вот тебе река, а в ней полным-полно рыбы. А рыба достается тому, кто умеет ее ловить. Вон там, видишь, фруктовые сады, и в них много фруктов. Ну это-то, конечно, дело опасное: увидят, что ты перемахнул через забор, пустятся за тобой вдогонку да еще камнями станут швыряться… Но это уж ты предоставь мне. Ты занимайся рыбной ловлей, а я один пойду по заборам лазить.

— Почему это ты один? — спросил Юлиан, уязвленный.

— Потому что там опасно.

— Подумаешь, опасно! Я тоже хочу лазить по заборам!

— Вот это мне нравится! Я вижу, что ты уже начал превращаться в настоящего мужчину.

— Вот еще, да я уже давно превратился! Как-то раз в школе я в самого директора чернильницей запустил. Что? Не веришь?

— Да нет, что ж… Ну ладно, тогда давай вместе рыбу удить, а как стемнеет — айда за фруктами! Денег на хлеб и другую еду мы добудем. По субботам и по воскресеньям сюда приезжают купаться. Я одному постерегу одежду, другому — автомобиль, мне всегда что-нибудь дадут. Вот видишь, настоящий мужчина нигде не пропадет.

— Ну, тогда мы не пропадем, — отвечал Юлиан. — Не пропадем, нет!

Никанор был худенький, высокий мальчик, слишком высокий для своих лет, и с очень светлыми волосами. Эти волосы и брови цвета пшеницы составляли странный контраст с его обожженными солнцем лицом и телом. Ходил он всегда полуголый и одевался, только когда ходил в поселок, то есть, другими словами, воровать фрукты.

При этом он говорил, сохраняя полное достоинство:

— Я должен одеться.

И натягивал рваную рубашонку с огромной дырой, занимавшей примерно половину спины. Эта рубашонка и трусы составляли весь его гардероб. Трусы были обычной рабочей одеждой, на каждый день. Рубашонка пускалась в ход только в особо торжественных случаях. Это был предмет роскоши. Чулки и башмаки он уже давно износил, прыгая по каменистому берегу.

Юлиан был ниже Никанора, но крепче и шире в плечах. Смуглый и мускулистый. Когда он пришел, на нем был хороший костюм, с воротничком и галстуком. Они-то исчезли почти сразу. Ботинки, чулки, куртка и жилет, как предметы заведомо ненужные, были свернуты в клубок и брошены в угол в пустой даче.

Он провел первый день своей вольной жизни на берегу реки, подставив свое бледное тело городского жителя беспощадному солнцу, в короткое время превращающему белокожих немцев и англичан в забавных светловолосых индейцев. Результатом этого удовольствия была сильная головная боль и ожоги. Никанор намазал ему обожженные места растительным маслом, несмотря на протесты самого пострадавшего, который, корчась от боли на своей тряпично-песочной постели, стоически утверждал:

— Это ерунда! Настоящий мужчина должен ко всему привыкать.

— Верно! — одобрительно кивнул его друг.

Никанор плавал как рыба. Казалось, что вода — это и есть его настоящая стихия, а вовсе не земля. Вообще он отличался угрюмым нравом, но в воде становился совсем другим: смеялся и резвился, как маленький ребенок. Юлиан, напротив, не успеет окунуться, как уже пузыри пускает. Новый друг начал учить его плавать — и не без успеха. Уже в первый день Юлиан проплыл несколько метров. На следующий день он научился подолгу лежать на спине. А на третий день он, можно сказать, умел плавать. Никанор приписывал быстрые успехи ученика талантам учителя.