Мужчины и женщины существуют

— Что ты говоришь своей жене, когда вот так уезжаешь? — спросила Тулупова, теснее прижимаясь к Хирсанову и продолжая думать о сладостном вранье и о том, что, разрешив себе врать, почувствовала себя хорошо и свободно.

— Она все знает. Ей все равно. Мил, твоя грудь, она всегда у тебя такая, — Хирсанов прильнул к ней. — Мил, я ни у кого лучше не видел, честно… ты просто…

— Ладно, не ври. Я — не верю.

— При чем тут “верю — не верю”, это так. Честно. Твоя грудь — великолепна.

— А Новый год ты будешь справлять с женой?

— С тобой. Вот так вот нырну сюда и под бой курантов…

— Ври. У тебя красиво получается, — сказала Людмила, вкушая всю могучую окрыляющую силу любовной лжи, и одобрительно потрепала Кирилла за волосы.

— Иди сюда.

Когда, завернувшись в цветные простыни, Хирсанов с Людмилой прошли в биллиардную, Ниханс и Яна, видимо, устали их ждать, гоняя в полумраке шары по зеленому сукну.

— Ну и долго же вы! Чего это вы там делали, Кирилл Леонардович? — ехидно подсмеиваясь, сказала Яна, ударяя кием по шару.

Ниханс был хмельной, но взглянул на Хирсанова, трезво оценивая, проглотит ли такую двусмысленную интонацию его высокий московский покровитель.

— А вы без нас скучали? — подхватил тон Хирсанов.

— Я скучала очень. А что? К тебе надо было прийти спинку потереть?

— Ах, Янка-хулиганка! — сказал Анатолий Ниханс, подходя к столу для удара по шарам. — Сейчас ты получишь.

— Как? И что я получу?! Рассказывай!

“Она не замечает меня, будто меня здесь нет”, — подумала Людмила.

Хирсанов предложил Людмиле сыграть в бильярд, она отказалась. Сказала, что не умеет и не хочет учиться. Он настаивал, но без азарта.

Переместились к столу, налили и шумно выпили, Людмила не очень понимала, что они пьют, но бутылки были красивые, разные, ими был заставлен весь низкий большой стол, расположенный рядом с тяжелыми кожаными креслами. Людмила хотела навести какой-то порядок на столе, но Ниханс ее остановил и крикнул:

— Нюра!

Не дождавшись ответа, он взял бильярдный кий и пару раз стукнул им по деревянному потолку. Через минуту сверху спустилась полная, с сероватым лицом, деревенская женщина в платке и стала убирать со стола.

Не поднимая головы, она собрала использованные салфетки, кожуру от мандаринов, вытряхнула пепельницу, по-новому переложила мясную и сырную нарезку, освободив несколько тарелок, протерла поверхность стола, заменила рюмки и стаканы для виски. Всем своим видом и проворными отточенными движениями она показывала, что не осуждает, но уже не участвует в этом бессмысленном состязании мужчин и женщин. Она уже все испробовала, была когда-то образцовой женой, прекрасной матерью, великолепной хозяйкой, все правильные женские роли были ею уже сыграны, теперь она только убирает здесь, в мире, где еще существуют те и другие, живущие вместе и ничего не понимающие друг о друге, где продолжается — это.

— Нюр, обнови нам все, — гордо сказал Анатолий Ниханс, наслаждаясь тем, что и ночью у него дома есть прислуга.

— Горячее? — тихо спросила Нюра.

— Да, — распорядился Ниханс.

Когда Нюра вышла из бильярдной, Ниханс рассказал, что Нюра живет у него уже почти три года, она — русская, приехала из Узбекистана, где прожила всю жизнь, а теперь там русским жить невозможно. Мужа давно потеряла, дочь пропала, наверное, украли. Тулуповой стало неуютно и даже зябко от этого короткого и, по сути, совсем рядового для нынешней жизни рассказа. Она инстинктивно прижалась к Хирсанову, как будто ее сейчас могли забрать в чужую враждебную страну.

Через несколько минут Нюра принесла на большом блюде мясо с зеленью и отдельно рис, и теперь было понятно, почему подала именно так, по-узбекски.

Она ушла, а Хирсанов стал рассуждать о том, что русскому человеку надо пройти восточную обработку послушанием, подчинением, он становится лучше; сегодня русский этнос собирается вместе с разным накопленным опытом, в том числе и в агрессивной среде, и это хорошо для какого-то там будущего. Его никто не слушал — ели мясо. Ниханс решил, что Хирсанова повело с выпитого, и предложил идти париться. Тулупова замотала головой — нет, а мужчины и Яна пошли в парилку.