Мужчины любят грешниц

Лиска играла с упоением, я изо всех сил старался сохранить серьезный вид и не рассмеяться. Я приносил чашку с кофе, ставил на журнальный столик, отпивал неторопливо и получал «охренительное» удовольствие. Я вдруг поймал себя на мысли, что с упоением валяю дурака вместо того, чтобы заниматься делом. Мысль эта меня позабавила, и я подумал, что с тех пор, как Лиска переселилась ко мне, я поглупел, стал легкомысленным, терпимым к молодежному сленгу и почти перестал быть занудой-банкиром. Я даже стал читать желтоватый «Вечерний курьер», где она печатала свои опусы. А однажды мы отправились за реку в сторону Магистерского озера искать круги на траве и остатки космического горючего – какой-то приколист позвонил накануне на «горячую линию» «Курьера» и побожился, что видел там ночью странные вспышки света. Кругов мы не нашли, зато выкупались в озере, а потом лежали на песчаном пляжике, и я уснул и обгорел. Я лежал, Лиска сидела рядом и щекотала травинкой мое лицо, а я, не открывая глаз, отмахивался обеими руками.

Эта картинка снилась мне несколько раз… уже потом. Я лежу на песке, а она с травинкой, закусив губу, чтобы не рассмеяться, не дыша, склоняется надо мной, длинные волосы закрывают лицо… Мне кажется, я понял тогда, что счастье – это маленькие осколки, кусочки и фрагменты большой картины, и очень важно не пропустить их сквозь пальцы, каждый самоценен, каждый своевременен, у каждого есть место в ячейке памяти…

Мы вернулись туда еще раз зимой – озеро было покрыто льдом и занесено снегом, мы прошли к нему через луг по накатанной лыжне. Был яркий солнечный день, сухая рыжая осока по периметру озера шелестела на ветру. Около четырех стало вечереть, и небо на западе вспыхнуло красно-багровым – к ветру и морозу.

Мы пережили вместе зиму, весну, лето и осень, а потом еще одну зиму, весну и лето… почти до конца, до двадцать седьмого августа, недотянув до черточки в два года трех месяцев. Двадцать один месяц, шестьсот шестьдесят пять дней. Мне казалось, я помню каждый…

Лиска репетировала самозабвенно. Потом она стала задерживаться на репетициях в студии и приходила все позже, причем в плохом настроении. Я ни о чем не спрашивал – не хотел сыпать соль на раны, полагая, что это связано с трудностями сценического перевоплощения. Актриса из нее была никакая, с моей точки зрения, и я понимал, что рано или поздно ей об этом скажут. И тогда Лиске, самолюбивой и гордой, придется уйти.

Это произошло раньше, чем я предполагал и по совершенно иному поводу. Однажды Лиска вернулась домой странно молчаливая, даже мрачная. Ужинала без удовольствия, хотя аппетит был отменный как всегда, тем более я нажарил ее любимой картошки. Я спросил, как прошла репетиция и когда же, наконец, премьера. Она ответила нарочито беззаботно, что ушла из студии – надоело! Я настаивал на более достоверной версии, и она заявила, что не сработалась с руководителем – несравненным еще вчера Виталием Вербицким. Я копнул дальше и спросил, что значит не сработалась? Лиска пожимала плечами, отвечала уклончиво, а потом призналась, что ударила мэтра театральным реквизитом – красным зонтиком.

– Ты плохо знала роль? – хмыкнул я. – И он попенял тебе? Глаза у него хоть целы остались?

– Это не из-за роли, – ответила она. – Этот гад распустил руки!

– Он пытался тебя соблазнить? – уточнил я, удивившись – мне показалось странным, что избалованный бабник Вербицкий «клюнул» на тощую малолетку с детскими хвостиками над ушами. Я не верил, что он сумел разглядеть в ней то, что разглядел я. Я был совершенно уверен, что материалы ее он не читал вовсе.

– Соблазнить? – фыркнула она. – Еще чего! Я бы тогда его убила! А у тебя грязное воображение.

– Ты же сама сказала, что он распустил руки!

– Ну да, распустил, но это не значит, что он пытался меня соблазнить, понял?

– А что же это значит, по-твоему?

– Это значит, что я не умею варить кофе.

– Что? – удивился я. – При чем тут кофе?

– При том. Мы все варим ему кофе, по очереди – там у них есть кофеварка, – пока он понтярит под великого магистра. Ну, я и сварила, а он сказал: «Дерьмо несусветное» – и вылил на пол. Тогда я его зонтиком по кумполу! И ногой по колену. И он меня выпер…

– И что же теперь? Как же твоя роль Элизы?

Она дернула плечами и сказала:

– Дурацкая роль! Понимаешь, Шоу – это все-таки Шоу, а тут какой-то провинциальный клоун начинает его переосмысливать и осовременивать. Я так ему и сказала.

– Понимаю, что ж тут непонятного! – Я рассмеялся, представив себе, как она бьет Вербицкого зонтиком и ногой и при этом называет клоуном. – Ты скандалистка, оказывается, – сказал я. – Не знал, не знал…

– Ага! Ты даже не догадываешься, какая я страшная скандалистка. Так что осторожнее, понял? А то получишь!

– С сегодняшнего дня никаких зонтиков у меня в доме! Понятно?

– А ты тут не командуй! А то моду взяли – то кофе не такой, то зонтики!

– А ты напиши статью про Вербицкого, – коварно предложил я. – Отомсти. И назови ее… – Я задумался. – «Клевый мыльный пузырь»! Или… «С большим театральным приветом». Или – «Фигасе на подмостках». Как тебе?