Мужчины любят грешниц

Мне казалось, я всегда знал, что брат вывернется. Он всегда выворачивался. Жизней у него было как у кошки – семь, а то и поболе. Он мог заливать себя алкоголем, глотать пачками снотворное, вкалывать до седьмого пота, лезть в драку и не пропускать ни одной юбки – и хоть бы хны! Его ангел-хранитель всякий раз успевал подставить руки. Он падал с лесов на стройках два или три раза – и приходил домой на своих двоих. Два раза побывал в автомобильных авариях и отделывался лишь царапинами и легким испугом. Таков мой брат Казимир. Любимчик фортуны.

Город был пуст и призрачен. Сыпал холодный осенний дождь, горели тускло уличные фонари. В такие ночи обычно умирают, а мой брат восстал.

Я не учел того, что ночью посетителей в больнице не принимают. Мне предложили дождаться утра. Хмурая небритая личность, дежурный медбрат, открывший на мой настойчивый стук, подобрел при виде денег и предупредил: если меня обнаружит дежурный врач, мало не покажется, а он отопрется – ни сном ни духом в случае чего. Я пошел, таясь, как шпион, нескончаемыми больничными коридорами. Вдоль стен горели выморочные лампочки, почти не дававшие света. Я едва не пропустил нужную палату. Дверь оказалась приоткрыта. Там было темно, лишь из коридора падал слабый свет.

Я увидел, что Рената держит брата за руку и что-то тихо говорит. Казимир сосредоточенно слушает. При виде меня они оба улыбнулись. Рената протянула мне руку. Дружная семья. Слова застревали у меня в горле, я не мог издать ни звука. Рената отнесла это за счет радостного волнения, Казимир же вообще соображал слабо, судя по тому, как он выглядел. Он смотрел на меня и улыбался бессмысленно. Лазарь, восставший из гроба.

– Садись, – предложила Рената, отодвигаясь, давая мне место рядом с собой. – Позвонил маме?

– Не хотел ее будить.

Никто из них не спросил о Лене.

– Я сейчас! – Рената легко поднялась, и мы остались одни.

– Братуха… – забормотал Казимир, протягивая мне руку, которую я, помедлив, взял. Его ладонь оказалась теплая, живая. – Такая хрень, понимаешь… чуть лапти не сплел… – Ему было трудно говорить, слова ворочались во рту тяжело как камни, он облизывал сухие губы сухим языком. – Мотор… забарахлил… Все! Надо завязывать… на хрен!

Что он несет? Он что, ничего не помнит?

– Братуха пришел! – повторил он. – Живой… Мы еще постриптизим, будь спок! Все впереди…

Глаза его стали закатываться, в горле забулькало, и я выскочил из палаты, крича:

– Сестра!

А наутро был праздник. В полном смысле этого слова. Леша Добродеев принес шампанское и ускакал собирать стаканы по палатам: «Нам нужнее!» Надеюсь, он не имел в виду, что тем уже все равно. Доктор Добрянский привел мужчину со стертым лицом и кривоватой ухмылкой – заведующего отделением реанимации. Он обнимал его, называл Аликом, размашисто крестился и ревел басом:

– Вытащил! Все-таки вытащил! Молодец, Алик! А я, дурак старый, признаться, сомневался! Сомневался, скотина! Сегодня же поставлю свечку! За здравие! Дай я тебя поцелую!

Он смачно целовал заведующего в обе щеки. Тот слабо защищался. Он не привык к подобным проявлениям чувств. Его пациенты и их родные вели себя не в пример скромнее.

Я не знал, что доктор Добрянский стал верующим. Правда, сейчас все ходят в церковь, мода такая. Рената сияла. Мама плакала. Танечка, рослая девица с детским лицом, держала отца за руку. С другой стороны кровати примостился Костик. Леша вернулся со стаканами. Пробка взлетела в воздух.

Казимир, чисто выбритый, очень бледный, неуверенно улыбался. Он был похож на святого мученика. Я стоял в стороне, и он поискал меня глазами. Я не чувствовал себя участником праздника. Радости у меня не было вовсе. Я не решил, что именно скажу Казимиру и скажу ли вообще. Меня раздирали два желания – оставить все как есть и хорошенько вывернуть его наизнанку, встряхнуть, даже ударить. Каждый должен отвечать за свои поступки.

Я выдавил из себя улыбку. Казимир смотрел томно, похоже, чувствовал себя именинником. Лешка сунул ему стакан, Казимир опрокинул его и крякнул – шампанское шибануло в нос. Доктор Алик всплеснул руками. Старик Добрянский на правах старшего отвесил Лешке подзатыльник. Женщины расхохотались. Мама сияла глазами, и я подумал с тоской, каково ей будет узнать про Казимира и Лиску? Оставить все как есть, как предлагала Лена? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов…

Лена… Где она, кстати? Почему-то никто о ней не вспомнил. Она мне не перезвонила. Мне стало неловко за то, что я наговорил на автоответчик.

Доктор Алик озабоченно шепнул что-то Добрянскому, тот кивнул и стал выпроваживать посторонних из палаты.

– Пора и честь знать, – гудел старик. – Хорошего понемножку. Приходите завтра, только без этого самого! – Он погрозил пальцем Добродееву.

Прощальные поцелуи, объятья, смех.

– Артем! – позвал Казимир. – Останься.

И мы остались вдвоем. Он протянул мне руку. Три дня небытия обострили в нем братские чувства. Или делить нам больше стало нечего?

– Зачем ты это сделал? – спросил я, держа его за руку.

– Что? – Он смотрел удивленно.

– Зачем нужны были эти таблетки, весь этот спектакль?