Мужчины не ее жизни

— После ужина — надеюсь, никто из вас не будет возражать — я хочу остаться с Эдди наедине. — Карл и Мелисса ждали реакции Алана, но Рут не дала ему возможности возразить. — Не могу понять, что моя мать нашла в нем, — сказала Рут, — разве что в шестнадцать лет он наверняка был очень хорошенький.

— О'Хара и сейчас «очень хорошенький», — проворчал Алан, и Рут подумала: «Господи Иисусе, только ревности мне не хватало».

— Возможно, моя мать не питала к нему таких чувств, какие он питал к ней, — сказала Рут. — Даже мой отец, читая книги Эдди, не может удержаться — всегда говорит, что Эдди, видимо, боготворил мою мать.

— Ad nauseam[18], - сказал Алан, который, читая Эдди О'Хару, не мог удержаться — всегда говорил что-нибудь в этом роде.

— Пожалуйста, не надо меня ревновать, Алан, — сказала Рут — сделала она это своим неподражаемым бесстрастным голосом, которым читала вслух отрывки из своих книг, голосом, хорошо известным им всем.

У Алана был уязвленный вид. Рут ненавидела себя. За один вечер она успела послать в жопу старушку и обидеть того единственного мужчину, возможность брака с которым рассматривала.

— В любом случае, я с нетерпением жду встречи с Эдди.

«Бедные Карл и Мелисса!» — подумала Рут. Но, с другой стороны, они были привычны к писательскому обществу и наверняка сталкивались с поведением еще более неподобающим.

— Твоя мать явно ушла от твоего отца не ради О'Хары, — сказал Алан, более тщательно, чем обычно, выбирая слова.

Он старался вести себя прилично. Он был пай-мальчиком. Рут видела, что он испугался ее вспышки, и теперь корила себя еще и за это.

— Видимо, так и есть, — ответила Рут, с не меньшим тщанием подбирая слова. — Но у любой женщины были бы все основания, чтобы уйти от моего отца.

— Но твоя мать ушла и от тебя, — возразил Алан. (Конечно, они уже множество раз обсуждали это.)

— И это тоже справедливо, — ответила Рут. — Именно об этом я и хочу поговорить с Эдди. Я слышала, что говорит о моей матери мой отец, но он не любит ее. Я хочу услышать кого-то, кто ее любит.

— Ты думаешь, О'Хара все еще любит твою мать? — спросил Алан.

— Ты читал его книги, — ответила Рут.

— Ad nauseam, — повторил Алан.

«Какой он ужасный сноб», — подумала Рут. Но она любила снобов.

За стол вернулся Эдди.

— Мы говорили о вас, О'Хара, — высокомерно сказал Алан.

Эдди явно нервничал.

Я рассказала им о вас и о моей матери, — сказала Рут Эдди.

Эдди попытался успокоиться, но влажный пиджак прилипал к нему, как саван. В свете свечи он увидел ярко-желтый шестиугольник, сверкающий в радужке правого глаза Рут; когда пламя мигало или Рут поворачивалась лицом к огню, цвет ее глаза менялся с карего на янтарный — точно такой же шестиугольник изменял цвет правого глаза Марион с голубого на зеленый.

— Я люблю вашу мать, — не смущаясь, начал Эдди.

Ему нужно было только вспомнить Марион, как он тут же успокоился, а выбили его из колеи три поражения подряд на корте от Джимми, и до последнего момента Эдди казалось, что ему так и не удастся взять себя в руки.

Алан с удивлением посмотрел на Эдди, когда тот попросил официанта принести кетчуп и бумажную салфетку. Ресторан был не из тех, где подавали кетчуп или бумажные салфетки. Алан проявил инициативу — это было одним из его положительных качеств. Он вышел на Вторую авеню и нашел там дешевый ресторанчик. Через пять минут он уже снова был за столом с десятком салфеток и на три четверти пустой бутылкой кетчупа.

— Надеюсь, этого хватит, — сказал он. За почти пустую бутылку кетчупа он заплатил пять долларов.

— Для моих целей — более чем, — сказал ему Эдди.

— Спасибо, Алан, — тепло сказала ему Рут.

Он галантно послал ей воздушный поцелуй.

Эдди налил кетчуп в тарелку, где красноватая лужица сразу стала расплываться. Официант смотрел на это с мрачным неодобрением.

— Обмакните ваш правый указательный палец в кетчуп, — сказал Эдди, обращаясь к Рут.

— Мой палец? — спросила у него Рут.

— Пожалуйста, — сказал ей Эдди. — Я просто хочу понять, что вы помните.

— Что я помню… — сказала Рут.

Она сунула палец в кетчуп, как ребенок, наморщила нос.

— А теперь прикоснитесь к салфетке, — сказал Эдди, пододвигая ей бумажную салфетку.

Рут засомневалась, но Эдди взял ее за руку и легонько прикоснулся ее указательным пальцем к салфетке.

Рут слизнула остатки кетчупа с пальца, а Эдди расположил салфетку так, чтобы Рут видела отпечаток своего пальца, как через увеличительное стекло, через стакан с водой. И она была там, где останется навсегда, — идеальная вертикальная линия на ее указательном пальце правой руки; через стакан с водой она казалась почти в два раза больше, чем на самом деле.

— Вы помните? — спросил у нее Эдди.

Желтый шестиугольник в правом глазу Рут потускнел от слез. Она не могла произнести ни слова.

— Ни у кого больше не будет таких отпечатков, как у тебя, — сказал ей Эдди, как сказал в тот день, когда мать ушла от нее.

— И мой шрам всегда будет здесь? — спросила его Рут, как она спросила у него тридцать два года назад, когда ей было четыре.

— Твой шрам навсегда останется частью тебя, — пообещал ей Эдди, как пообещал ей тогда.