Мужчины не ее жизни

— Это был низкий удар слева, — объяснила она. — Естественно, ребром.

— Значит, сначала коленку? — прервал ее отец.

— Коленку, лицо, оба локтя, обе ключицы — в таком порядке, — сказала ему Рут.

— Он не мог идти? — спросил ее отец.

— Он не мог ползти, — сказала Рут. — Идти он мог, хромая.

— Господи, Рути…

— Ты видел знак — съезд в аэропорт? — спросила она его.

— Да, видел, — сказал он.

— По тебе не похоже, что видел, — сказала ему Рут.

Потом она сообщила ему, что ей до сих пор больно писать и у нее боль в новом месте — где-то внутри.

— Это пройдет, я уверена, — сказала она, оставляя третье лицо. — Нужно только помнить, что мне нельзя в этом положении.

— Я убью этого сукина сына! — сказал ей отец.

— Не стоит беспокоиться! — сказала Рут. — Ты можешь по-прежнему играть с ним в сквош — когда он снова будет в состоянии бегать. Он довольно средний игрок, но для тебя это будет неплохой разминкой — потренироваться с ним можно.

— Он фактически тебя изнасиловал! Он тебя ударил! — закричал ее отец.

— Но ведь ничего не изменилось, — гнула свое Рут. — Ханна по-прежнему моя лучшая подруга. Ты все еще мой отец.

— Хорошо, хорошо — я тебя понял, — сказал ей отец.

Он попытался вытереть слезы с лица рукавом своей старой фланелевой рубашки. Рут любила эту рубашку, потому что отец носил ее, когда она была маленькой девочкой. Она с трудом удержалась — не сказала ему, чтобы он держал баранку двумя руками.

Вместо этого она напомнила ему, каким рейсом улетает и какой терминал ему нужно искать.

— Ты ведь видишь, да? — спросила она. — Это «Дельта».

— Вижу, вижу. Я знаю, что «Дельта», — сказал он ей. — И я понял, что ты хочешь сказать. Понял.

— Не думаю, что ты когда-нибудь сможешь понять, — сказала Рут. — Не смотри на меня — мы еще не остановились! — пришлось ей напомнить ему.

— Рути, Рути… Прости меня, прости…

— Ты видишь, где тут написано «Вылеты»? — спросила она его.

— Да, вижу, — сказал он.

Точно так же он сказал ей: «Хорошая работа, Рути», когда она побила его в этом треклятом сарае.

Когда ее отец наконец-то остановил машину, Рут сказала:

— Хорошая езда, папа.

Если бы она знала, что это их последний разговор, она, наверно, попыталась бы помириться с ним. Но она видела, что на сей раз действительно одержала над ним победу. Ее отец потерпел слишком тяжелое поражение, чтобы можно было поднять ему настроение, просто сменив тему. И потом, боль в новом месте по-прежнему беспокоила ее.

Потом уже Рут думала, что ей было бы достаточно хотя бы помнить, что она поцеловала его на прощание.

Прежде чем сесть в самолет, Рут позвонила Алану из «краун рум»[28] «Дельты». Голос у него по телефону был взволнованный или, может, слишком уж искренний. Ей было больно думать о том, что он может подумать про нее, если когда-нибудь узнает историю со Скоттом Сондерсом. (Алан никогда не узнает про Скотта.)

Ханна прослушала-таки послание Алана на автоответчике и позвонила ему, но Алан свел разговор к минимуму. Он сказал Ханне, что все в порядке, что он говорил с Рут и та «жива и здорова». Ханна предложила встретиться и позавтракать вместе или выпить — «чтобы поговорить о Рут», — но Алан сказал, что с нетерпением ждет встречи с нею и Рут, когда Рут вернется из Европы.

— Я никогда не говорю о Рут, — сказал он ей.

В этот момент, как никогда прежде, Рут была близка к тому, чтобы сказать Алану, что любит его, но она все еще слышала тревогу в его голосе, и это беспокоило ее; как ее редактор он ничего от нее не утаивал.

— Что случилось, Алан? — спросила Рут.

— Так… — начал он, и ей показалось, что она слышит отца. — Ничего серьезного. Это может подождать.

— Скажи мне, — настаивала Рут.

— Тут было кое-что в почте от твоих почитателей, — сказал ей Алан. — Обычно ее никто не читает — мы просто переправляем ее в Вермонт. Но это письмо было адресовано мне, то есть твоему редактору. И я его прочел. Но на самом деле это письмо тебе.

— Это ненавистническое письмо? — спросила Рут. — Я таких немало получаю. И это все?

— Да, пожалуй, все, — сказал Алан. — Но оно такое огорчительное. Я думаю, ты должна его прочесть.

— Я его прочту — когда вернусь, — сказала ему Рут.

— Может, отправить его тебе факсом в отель? — предложил Алан.

— Оно угрожающее? Вроде как от маньяка? — спросила она.

От слова «маньяк» у нее всегда мурашки бежали по телу.

— Нет, оно от вдовы — рассерженной вдовы, — сказал ей Алан.

— Ах, это? — сказала Рут.

Этого она ожидала. Когда она писала об абортах и ее героиня принимала решение не делать аборт, она получала сердитые письма от женщин, которые делали себе аборты; когда она писала о деторождении и ее героиня принимала решение не иметь детей… или когда она писала о разводах и ее героиня решала не разводиться (или не выходить замуж)… она всегда получала такие письма. Ей писали люди, принимавшие игру воображения за правду или обвинявшие ее в том, что ее воображение не дотягивает до правды; всегда одно и то же.

— Алан, бога ради, — сказала Рут, — неужели тебя выбил из колеи очередной читатель, который требует, чтобы я писала о том, что знаю?

— Это письмо немного другое, — ответил Алан.