Мужчины не ее жизни

— Жена, клемы… я хочу сказать, может, это не самый шикарный выбор, — объяснил водитель. — Я хотел, чтобы у меня был свой бизнес по грузоперевозкам, ну или хотя бы, чтобы у меня был собственный грузовик. Я не хотел возить для кого-то другого. Но я много чего возил — всякие грузы. Но это было сложно. Когда я понял, что могу заработать на одних клемах, все стало проще. Я как бы ну, это… деградировал до клемов, можно сказать.

— Понимаю, — сказал Эдди.

Жена, клемы… аналогия была мучительная, как бы ты ее ни выразил, подумал будущий романист. И было бы несправедливо сказать, что Эдди как романист деградировал до клемов. Он не был так уж плох.

Водитель грузовика еще раз высунул бутылку за стенку рубки, и та, теперь уже пустая, загудела на тон ниже, чем прежде. Паром сбросил ход, приближаясь к причалу.

Эдди и водитель встали на носу верхней палубы лицом к ветру. На пристани безумно махали отец и мать Эдди, их почтительный сын помахал им в ответ. И Мятный, и Дот плакали, они обнимались и вытирали друг у друга слезы, словно Эдди живым возвращался с войны. Но Эдди теперь не испытал привычного смущения или даже малейшего стыда из-за истерического поведения родителей — он понял, как сильно любит их и как ему повезло, что у него такие родители, каких не суждено иметь Рут Коул.

Потом цепи, опуская трап, начали свой обычный громкий лязг; перекрывая этот шум, кричали что-то друг другу стивидоры.

— Приятно было с тобой поговорить, малыш! — сказал водитель грузовика с клемами.

Эдди в последний, как ему подумалось, раз посмотрел на усеянную барашками воду Лонг-Айлендского пролива. Он и понятия не имел, что настанет время, когда путешествия на этом пароме станут для него таким же привычным делом, как проход в двери академии под латинской надписью, которая приглашала его войти туда и выйти мужчиной.

— Эдвард! Мой Эдвард! — надрывался его отец.

Мать Эдди рыдала так обильно, что не могла произнести ни слова. Эдди достаточно было посмотреть на них раз, чтобы понять: он никогда не сможет рассказать родителям, что с ним случилось. Со способностью предвидения, ему не свойственной, Эдди, возможно (в этот самый момент), осознал свою ограниченность как писателя: лжец из него всегда будет плохой. Он не только никогда не смог бы рассказать родителям о своих отношениях с Тедом, Марион и Рут, он и правдоподобной лжи не смог бы изобрести.

Эдди лгал в основном недомолвками, просто говоря, что лето для него было печальное, потому что он застал мистера и миссис Коул в приготовлении к разводу; теперь Марион покинула Теда с маленькой девочкой — вот и все. Более изощренная ложь от него потребовалась, когда его мать обнаружила розовый кашемировый джемпер Марион в стенном шкафу сына.

Спонтанная выдумка Эдди получилась убедительней, чем большая часть несовершенных домыслов в его романах. Он сказал матери, что как-то раз, когда они поехали с миссис Коул по магазинам, она выбрала этот джемпер в одном из ист-гемптоновских бутиков и сказала ему, что ей всегда нравился этот предмет одежды и прежде она надеялась, что муж купит ей его; теперь, когда они разводились, сказала Эдди миссис Коул, у ее мужа есть все основания сэкономить деньги.

Эдди вернулся в магазин и купил дорогой джемпер. Но миссис Коул уехала: оставила мужа, дом, ребенка — все, прежде чем Эдди успел подарить ей этот джемпер! Эдди сказал матери, что хочет сохранить джемпер на тот случай, если ему когда-либо удастся встретить Марион.

Дот О'Хара гордилась щедрым жестом сына. К смущению Эдди, Дот время от времени демонстрировала розовый кашемировый джемпер друзьям-преподавателям — история чуткого отношения Эдди к несчастной миссис Коул была, на взгляд Дот, хорошей темой для обеденного разговора. И ложь Эдди еще аукнулась ему. Летом 60-го, когда Эдди не удалось побить свой шестидесятиразовый рекорд с Пенни Пиарс, Дот О'Хара познакомилась с женщиной — женой кого-то из экзетерских преподавателей, чей размер точно подходил под джемпер Марион. Когда Эдди во второй раз вернулся с Лонг-Айленда, оказалось, что его мать подарила розовый кашемировый джемпер Марион другой женщине.

Эдди еще повезло, что его мать не обнаружила сиреневый лифчик и такого же цвета трусики Марион, которые Эдди затолкал поглубже в ящик со спортивными костюмами и шортами для сквоша. Дот О'Хара вряд ли поздравила бы своего сына с такого рода чуткостью — покупкой миссис Коул столь интимных принадлежностей туалета.

В ту августовскую субботу 58-го года на причале Нью-Лондона Мятный почувствовал какую-то новую твердость в объятиях Эдди, что побудило его отдать сыну ключи от машины. Ни слова не было сказано и о движении, «которое здесь совсем не такое, как в Экзетере». Мятный не беспокоился — он видел, что Эдди сильно повзрослел. («Джо, да он совсем взрослый!» — прошептала мужу Дот.)