Мужчины не ее жизни

Остальные люди, ждавшие автобуса, были достаточно осмотрительны — они отошли от края тротуара, а Эдди остался стоять там, где встал. Автобус, перед тем как остановиться, расплескал грязную лужу под колесами, и Эдди обрызгало с ног до головы. Теперь он не только промок, но еще и был весь в слякоти, а на дне его портфеля плескались остатки грязной лужи.

Он надписал для Рут экземпляр «Шестидесяти раз», хотя книга и издавалась тремя годами ранее, и если у Рут было желание ее прочесть, то она уже сделала это. Эдди часто представлял себе, как Тед Коул отпускает в присутствии дочери замечания по поводу «Шестидесяти раз».

«Это называется выдавать желаемое за действительное», — мог бы сказать Тед. Или: «Чистое преувеличение — твоя мать была едва знакома с этим парнем». Однако на самом деле Тед сказал Рут кое-что более интересное. Вот что Тед сказал дочери: «Этот несчастный парнишка потрахал твою мать и с тех пор никак не может очухаться».

— Он уже больше не парнишка, па, — ответила Рут. — Если мне уже за тридцать, то Эдди О'Харе должно быть за сорок, да?

— Он так и остался парнишкой, Рути, — сказал ей Тед. — Эдди всегда будет парнишкой.

И в самом деле, Эдди, садясь в автобус на Мэдисон-авеню, был исполнен такого волнения и тревоги, что напоминал сорокавосьмилетнего подростка. Водитель разозлился на него за то, что тот не знает точно, сколько надо платить, и хотя у Эдди карман растопырился от кучи мелочи, брюки у него были такие мокрые, что ему приходилось вытаскивать по монетке за раз. Люди, стоявшие за ним — большинство из них все еще под дождем, — тоже разозлились на Эдди.

Потом, попытавшись вылить из сумки набравшуюся туда воду, Эдди облил коричневатой жидкостью туфли пожилого человека, который не говорил по-английски. Эдди не знал языка, на котором заговорил с ним этот человек. Эдди даже не разобрал, что это за язык. К тому же расслышать что-либо в автобусе было непросто, как невозможно разобрать и бормотание водителя, который время от времени объявлял названия перпендикулярных улиц — остановки или остановки по требованию, на которых они не останавливались.

Причиной, по которой Эдди ничего слышал, был молодой чернокожий человек, который развалился на сиденье у прохода с большой магнитолой на коленях. Громкая, непристойная песня оглушительно звучала на весь автобус, единственными различимыми словами были бесконечные повторы: «Ты бы так и не врубился, в чем тут суть, мужик, сиди она у тебя на ряжке!»

— Извините, — сказал Эдди молодому человеку. — Не могли бы вы сделать потише? Я не слышу, что говорит водитель.

Молодой человек обаятельно улыбнулся и сказал:

— Я не слышу, что вы говорите. Этот ящик так орет — ни хера не слышно!

Некоторые из сидящих поблизости пассажиров разразились то ли нервным, то ли одобрительным смехом. Эдди перегнулся над почтенной чернокожей женщиной, чтобы тыльной стороной ладони протереть запотевшее стекло. Возможно, ему удастся увидеть, какие улицы они пересекают. Но его объемистая сумка соскользнула с плеча — плечевая лямка промокла, как и одежда Эдди, — и ударила женщину по лицу.

Портфель сбил очки с носа женщины; к счастью, она успела их подхватить у себя на коленях, но схватила она их слишком сильно и выдавила одну линзу из оправы. Она посмотрела на Эдди подслеповатым взглядом, в котором была невменяемость человека, пережившего много разочарований и печалей.

— Зачем вы меня дергаете? — спросила она.

Оглушающая песня о сути, усевшейся на чье-то лицо, мгновенно смолкла. Молодой человек, сидевший на сиденье у прохода, встал, прижав смолкшую магнитолу к груди, как булыжник.

— Это моя мать, — сказал парень. Он был невысок — его макушка едва доходила до узла галстука Эдди, но шея у него была бычья, а плечи — в два раза шире, чем у Эдди. — Ты зачем дергаешь мою мамочку? — спросил молодой человек столь устрашающей наружности.

После того как Эдди вышел из спортивного клуба, он уже в четвертый раз слышал о том, что кто-то кого-то «дергает». Вот почему он никогда не хотел жить в Нью-Йорке.

— Я просто пытался разглядеть, где мы едем и не пора ли мне выходить, — сказал Эдди.

— Пора-пора, — сказал наглый парень, дергая за сигнальный шнурок. Водитель затормозил, и Эдди потерял равновесие. Его тяжелая сумка снова соскользнула с плеча, но на сей раз никого не ударила, потому что Эдди ухватил ее обеими руками. — Вот тут тебе в самый раз выходить, — сказал коренастый парень.

Его мать и несколько других пассажиров согласились с этим.

Может, это уже почти Девяносто вторая, думал Эдди, выходя из автобуса. (Оказалось, что это Восемьдесят первая.) Перед тем как шагнуть на тротуар, он услышал, как кто-то из пассажиров сказал: «Избавились, слава богу!»

Несколько минут спустя Эдди, пробежав по Восемьдесят девятой к восточной стороне Парк-авеню, увидел свободное такси. Даже не соображая, что он всего в трех кварталах вдоль и одном поперек от места назначения, Эдди махнул водителю, сел в машину и сказал, куда ехать.

— Девяносто вторая и Лекс? — сказал водитель. — Черт, вам бы нужно было дойти пешком — вы же весь мокрый!