Я ненавидел девушек, с которыми спал, потому что на самом деле ненавидел себя.
А вот его ответ.
«Думаю, в жизни каждого мужчины наступает такой момент, обычно в районе лет двадцати пяти, когда ему необъяснимо надоедает вся эта канитель со свиданиями. Естественно, к моим двадцати четырем годам меня бросали (бесчисленное множество раз), я влюблялся (не однажды), у меня были хорошие отношения и плохие, долгие и краткие, я встречался с пуританками и наркоманками – и заметил странную перемену в своем поведении. С каждой следующей девушкой я вел себя все более по – гусарски, или, если называть вещи своими именами, более безжалостно.
К тому моменту у меня вошло в привычку иметь двух подружек одновременно. В этом не было ни гламурности, ни мужественности, как ни прискорбно признавать. Скорее что-то жалкое, а временами забавное – как у детишек, которые хихикают, разглядывая экземпляры журнала «Viz» на газетном лотке. Я заставлял своих подружек звонить мне одновременно, одну – на мобильный, а другую – на городской, и вел разговоры параллельно. А потом хвастался своим дружкам в пабе после футбола. И только один озлобленный мужик из Шеффилда, сам разведенный, указал мне на то, что я вовсе не крутой, а на самом деле веду себя как полная скотина.
Однако его отрезвляющей оценки было недостаточно, чтобы исправить мое поведение. Я обращался с девушками все хуже и хуже. В клубе цеплял девчонку, пудрил ей мозги. Потом, когда приближался конец танцев, а с ним – и обещание продолжения, шептал ей на ушко, что именно о ней думаю. В моих словах было мало от комплимента… Ну, и хватит об этом.
Все это достигло своего апогея однажды вечером. Я развлекался с несколькими приятелями и разговорился с милой девушкой у барной стойки. Ей был двадцать один год. Но выражение ее лица было таким, какое бывает только у ошалевших первокурсниц универа: большие глаза, синие, как васильки, которые взирали на мир с наигранным цинизмом. Мы пили, танцевали, снова пили. Она подбила нас пить текилу стопками – хороший индикатор того, к чему движется вечер. Обычно – к крушению.
Мое крушение наступило на следующее утро. Отчаянно желая избавиться от общества этой девицы, я выволок свое бренное тело из постели и вызвал ей такси. В 6.20 пронизывающе холодного воскресного утра я выставил ее, сказав, что такси ждет снаружи. Я предвкушал чудесное валяние в постели, горячий завтрак, подтрунивание друзей. Мысли о том, что чувствует эта бедная девочка, которую заставляют проделать свой позорный путь в такую рань, уже не было места в моей голове.
Но пока она одевалась, я услышал шмыганье носом. А потом она окинула меня одним долгим, жалостливым взглядом. В ее лице не было никаких признаков гнева, чего я почти ожидал и, честно говоря, за что не мог бы ее винить. В этом взгляде была только жалость ко мне. Эта девушка, чьего имени я даже не запомнил, нацарапала что-то на клочке бумаги и оставила записку рядом с моим компьютером. Я прочел ее после того, как она ушла, не сказав мне «пока». Или «привет»…
«Надеюсь, ты перестанешь ненавидеть себя прежде, чем у тебя появится следующая девушка», – писала она. Я уже собирался было похвастаться этой запиской своим соседям по квартире – и тут вдруг от этих слов у меня в голове что-то щелкнуло. Она была права! Я действительно повел себя с ней как подонок.
Я много думал об этой единственной короткой строчке – и в тот день, и потом. Она задела больной нерв, потому что ее слова были правдой. Моя самооценка была ниже плинтуса. Она и теперь-то невысока, но тогда была в десять раз хуже. И я маскировал ее мощной комбинацией обильных возлияний и обращения с женщинами, как с одноразовыми бритвами. Внезапно все стало ясно: я ненавидел девушек, с которыми спал, потому что на самом деле ненавидел себя.
Сегодня я очень стараюсь быть хорошим. Мне, конечно, далеко до совершенства, я могу по – прежнему казаться невоспитанным, невежественным и даже просто грубым. Но я по крайней мере сознаю, почему так себя веду. И каждый раз, видя, как какой-нибудь парень на улице поносит свою подружку, я сразу же понимаю, где тут собака зарыта.