Мужей много не бывает

Линялая истеричка... Что же, может быть, она и права, называя меня так. Но я явилась не на конкурсный отбор претенденток на звание «Мисс города, которого нет на карте», а с вполне определенными намерениями, к которым мой внешний вид не имеет никакого отношения...

– Здравствуй, во-первых, – произнесла я, умоляя себя говорить ровнее и без вибрации в голосе. – Кто тебя воспитывал, невежа?

– Хм... – Дашка сняла с перил руки, которыми грациозно опиралась о полированное дерево, поджидая меня. – Ну здравствуй, коли не шутишь.

– Нет, не шучу, я вполне серьезна. Хотелось бы надеяться на встречное понимание с твоей стороны. – Голос все же предательски посипывал. Немного так, совсем почти незаметно, но все же посипывал.

– О, Витуля, чего-чего, а понимание в моем лице ты обнаружить сумеешь безграничное. Кстати, я всегда тебя понимала. Всегда, чего не скажешь о тебе. Я даже понимаю твой порыв, заставивший тебя спустя год искать встречи со мной.

Эта вальяжная сука хотела сбить меня с толку. Лишить меня сил и обретенного самообладания, которое не позволяло мне ринуться на нее с воплями и запустить когти в ее совершенную ухоженную физиономию. Нет, сегодня праздник на моей улице, хотя и заказан в ее доме...

– Да что ты? – вложив как можно больше сарказма в свою ухмылку, я обошла девушку стороной и заглянула в одну из приоткрытых дверей. – О, как вижу, чувство вины тебя все же глодало. Еще как глодало, раз ты так тщательно подготовилась к встрече. В каком из бокалов яд, госпожа Сальери?

Ее комната. Это, несомненно, была когда-то ее комната. Светлые полуистлевшие обои в смешных мультяшных человечках. На стенах акварельные рисунки с загнувшимися пожелтевшими краями. Нежно-кремовые шелковые шторки, посеченные солнцем и временем. Узкая деревянная кровать, застеленная сейчас наспех куском гобелена. Два плетеных кресла у огромного окна, выходящего на улицу. И между ними такой же плетеный столик со стеклянной столешницей, сплошь уставленной угощениями. Виноград, бананы, цитрусовые. Коробка конфет. Бутылка десертного вина, заплавленная сургучом, сбежавшим лет пятьдесят назад по пузатому боку посудины. Тарелка с сыром и малюсенькими бутербродиками.

Слева от двери в комнату – плательный шкаф. Повинуясь инстинкту самосохранения, я вдруг метнулась к нему и с грохотом распахнула его створки.

– Наемника ожидала увидеть? С бо-ольшим револьвером, да? – вкрадчиво поинтересовалась Дашка, подлетев ко мне сзади и обдав мое ухо жарким дыханием.

– Нет, – в тон ей ответила я. – Ищу скелеты. Сколько их у тебя, Дарья Острякова? Скольким еще людям ты разбила жизни и сердца? Никогда не поверю, что ты ограничилась лишь мною. Что твой послужной список включает в себя лишь мою жалкую, линялую, как ты изволила выразиться, жизнь.

– Нет, конечно же! О чем ты?! Были, конечно же, были и разбитые сердца, и загубленные жизни, и даже пара суицидников на моей совести имеется. Так что скелетами можно наполнить не только этот шкаф, но, пожалуй, и весь дом под завязку. Слушай, а чего ты стоишь? Давай присядем, выпьем. Поболтаем, посплетничаем чисто по-бабьи. Что, нам с тобой обсудить нечего, что ли? Мы же с тобой почти родня. Как-никак одного мужика трахали. Он, идиот, думал, что это он нас имеет, а было-то все как раз наоборот. Поимели его, Сеньку твоего омутоглазого, мы с тобой. Ты, Витуля, и я Дашуля. Давай выпьем!

Она умело расправилась с сургучом и полувековой пробкой, которая с тихим хлопком выпустила наружу стойкий терпкий аромат старого французского вина. Разлила по фужерам вино и, почти насильно усадив меня в плетеное кресло, втиснула ножку бокала в мои одеревенелые пальцы.

Ей все же удалось это сделать. Ей снова удалось выбить почву у меня из-под ног, причем почти без всяких усилий. Так, одна-две ужимки с претензией на дружеское подмигивание. Какой-то безумный набор загадочных слов, потаенный смысл которых мне, видимо, еще предстояло постичь. И что, наверное, самое главное, это полное добровольное признание своей паскудной стервозной сущности. Говорить с таким откровенным равнодушием о несчастных, наложивших на себя из-за нее руки, могла только нелюдь. О таких экземплярах моя подруга Лариска не без содрогания говорила, что у них волосатые сердца. У Дашки, по-моему, его и вовсе не было. Ни каменного, ни волосатого, ни какого иного.

– Ну, Витуля, вздрогнем! – провозгласила она и совершенно неподобающим образом выпила вино крупными звучными глотками. – Уф, прелесть какая. А я чуть от жажды здесь не погибла, дожидаясь тебя, дорогая.

– Это что же, подобными напитками теперь жажду утоляем, милая? – съехидничала я, как мне казалось, удачно. – Смотри, а то яблочко от вишенки недалеко катится.

Она замерла с поднесенной ко рту виноградиной и понимающе усмехнулась:

– Ну Тарасик-Карасик! На жалость, значит, давил. Чертенок! Жертву перестройки из меня сделал. Мать спилась, тетка – монстр, девушка – жертва. Ох-ох-ох, хотелось бы мне, чтобы все это было так.