Мужей много не бывает

Материализуется официант, он вручает нам меню и бегло проходится по блюдам дня. Все названия сразу же вылетают у меня из головы. Фил спрашивает, какой сегодня овощной гарнир. Его самообладание кажется мне чем-то сверхъестественным. Он откладывает в сторону винное меню. Я заказываю джин-тоник, но он просит лимонад. Я меняю джин-тоник на томатный сок.

— Пей что хочешь, Белла, — говорит он. — Мне все равно.

Правда? Как жаль.

— Хочу остаться в ясном уме, — бормочу я.

Фил заказывает и первое, и второе. Это обнадеживает, так как свидетельствует о том, что он намеревается меня выслушать. Ну конечно. Иначе и быть не могло. Фил — джентльмен. Я говорю официанту, что буду есть то же, что и Фил. На это Фил замечает, что, насколько ему известно, я не люблю зеленую фасоль. Смутившись, я проглядываю меню и заказываю что-то другое — не могу удержать в памяти что.

— Белла, ты не хочешь поделиться со мной фактами? — спрашивает Фил.

Я делюсь с ним фактами, без оправданий, извинений и просьб и делая особый упор на даты, сроки и места на карте. Я рассказываю, когда и где я вышла замуж и как далеко продвинулась в бракоразводном процессе. Я рассказываю о всех своих встречах со Стиви и, хоть мне и нелегко это дается, признаюсь, что один раз позволила Стиви поцеловать меня.

Вооруженный всеми фактами, Фил спрашивает:

— Ну и как ты думаешь, почему ты села в эту лужу?

Я сбита с толку. Я как-то не думала о том, что сама села в эту лужу.

— Я не специально, — говорю я. — Просто так получилось.

— Но ведь это неправда. — Он набирает на вилку фасоль и отправляет в рот.

— Я теперь понимаю, у меня не очень хорошо получается справляться с проблемами и испытаниями. Лаура говорить, что я от них прячусь, а Стиви… — Я бросаю быстрый взгляд на Фила. Он продолжает равномерно жевать. Я не могу решить, что означает для меня его спокойствие: смерть или спасение. Что он чувствует? Ревнует ли он, или злится, или ему просто любопытно, как можно так изломать собственную жизнь? — Стиви думает, что у меня в голове много неразрешенных вопросов, связанных со смертью мамы и жизнью в родном городе. — Я выбираю формальные, наиболее отстраненные слова, но Фил не попадается на мою уловку.

— А что ты думаешь? — спрашивает он.

— Это возможно. — Я отпиваю томатного сока.

— А тебе никогда не приходило в голову, что тебя влечет к Стиви потому, что он является для тебя напоминанием о доме?

— Ну, это явно мимо цели, — говорю я. — В моем доме не было ни одной вещи, которая бы мне нравилась, а Стиви…

— А Стиви тебе нравится?

— Да. — Это трудно признать, но невозможно отрицать.

— Насколько он тебе нравится, Белла? — спрашивает Фил — без малейшей паузы, но по тому, как напряглись его скулы, я вижу, что мой ответ ему важен.

— Мне было легко разговаривать с ним о прошлом. Ведь мы знакомы очень давно. Ты меня не знаешь, Фил. Я даже не хотела, чтобы ты меня узнал. — Это признание мне нелегко дается.

— Ты настолько ужасна? — Фил пытается улыбнуться, но улыбка выходит слабой — конечно, ведь я все же ужасна.

И я рассказываю ему все. Рассказываю ему о том, что мой отец считает, что я приношу несчастье и чуть ли не проклята; о том, что ребенком я думала, что он, может быть, прав и что мое преступное расчесывание волос, когда лодка была в море, имеет какое-то отношение к болезни и смерти матери.

— Но сейчас-то ты в это не веришь? — спрашивает Фил.

— Да. Конечно, это все бред, но я очень долго мучилась от чувства вины.

Я рассказываю ему о туалете на улице и о том, что моих братьев постоянно сажали в кутузку за хулиганство и драки; о том, что я презираю всех в Кёркспи за отсутствие устремлений, и ненавижу себя за то же самое — несмотря на то что я хожу в дизайнерских платьях, я нисколько не целеустремленнее, чем они; о том, что я, по-видимому, страдаю отсутствием твердых убеждений: у меня часто не имеется даже собственного мнения — а ведь именно собственное мнение говорит о присутствии убеждений и, что более важно, веры в себя.

— С этим я не согласен, Белла. Ты имеешь твердое мнение по целому ряду вопросов.

— Например?

— Ты убеждена в том, что курение в общественных местах должно быть запрещено.

Да, это так. Но сказала бы я это водителю такси, если бы он спросил? Нет, если бы он был курящим. Я бы побоялась его обидеть.

Я замечаю, что Филип перестал есть. Он аккуратно кладет нож и вилку поперек тарелки и сосредотачивает внимание только на мне. У меня уходит, наверное, целый час на то, чтобы оживить забытые воспоминания и неловкие ситуации, бесчисленные провалы и неудачи. Я описываю все свои работы — с некоторых меня выгнали, с других я ушла сама — и собеседования, на которых я забыла появиться.

— У меня не слишком хорошие отношения с цифрами и сроками, планами и графиками, кадрами и клиентскими жалобами, — со вздохом признаю я.

Фил небрежно отмахивается:

— Планы пишутся для тех, кому не по зубам импровизация. Возможно, со стороны и кажется, что ты летаешь, будто пушинка, но на самом деле ты работаешь в многозадачном режиме, недоступном большинству людей, — мягко говорит он.