Мужество

А тут появилась новая группа – девушки прогуливались, густо окруженные парнями. Они шли стайкой, болтая и смеясь. У Сони был смущенный вид – она никак не могла отделаться от ухаживаний Геньки Калюжного и боялась, что Гриша увидит, – с тех пор как он стал слепнуть по вечерам, он сделался ужасно ревнивым. Парни щеголяли перед девушками остроумием и вежливостью. Это не мешало соперникам язвительно вышучивать друг друга; но все было мирно, скрыто, пока они не увидели драку Бессонова и Перепечко. Сперва они кинулись разнимать дерущихся. Но как только узнали, что послужило причиной драки, скрытые чувства прорвались наружу и завязалась бестолковая перебранка, очень скоро превратившаяся во всеобщую потасовку.

Гриша Исаков прибежал и пытался уговорить дерущихся, еще не понимая толком, в чем дело. Но Генька Калюжный подлетел к нему, размахивая кулаками.

– Уйди! – закричал он, зловеще вращая глазами. – Женился, сукин сын, и молчи! Вот разженим – тогда посмотрим, что ты запоешь.

– Негодяй! – выкрикнула Соня, заслоняя собой Гришу.

– Дикари! Обезьяны! Орангутанги! – кричала Клава, бесстрашно становясь между дерущимися. – Да что мы, вещи, чтобы из-за нас драться? Да мы с вами и разговаривать не будем после этого!

Потасовка кончилась смехом. Пока парни дрались, Сергей Голицын подхватил Лильку, очень довольную разыгравшимся петушиным боем, и увлек ее гулять в тайгу. Драка прекратилась сама собой. Пристыженные нелепой вспышкой, парни смеялись и потирали синяки. Раздавались глухие, но уже не злобные угрозы.

Девушки взялись под руки и демонстративно удалились.

Валька Бессонов бросился вдогонку, виновато улыбаясь подбитыми губами:

– Катя, на минуточку!

– Дурак! – отрезала Катя, ускоряя шаги и не оглядываясь.

Валька постоял, упрямо пригнул голову и быстро пошел в свой шалаш.

Тоня побежала к Андрею Круглову. Надо было действовать, осудить, разоблачить, прекратить… Круглов и Тоня пошли на баржу к больному Морозову.

Морозов шел им навстречу, в валенках, опираясь на палку, – с той грозовой ночи, когда он работал в воде, его мучил острый приступ ревматизма.

– А я к вам тащусь, – сказал он. – Вы, говорят, кулачные бои развели. Москвичи за москвичей, тверяки за тверяков. Ну, пойдемте, потолкуем.

Они пошли в каюту.

– Таких комсомольцев исключать надо! – говорила Тоня. – Скорей бы конференцию да комитет, и выкатить их всех с треском.

Морозов улыбался.

– Всех? С треском? Ишь ты… горячая! – Потом он стал серьезен. – А вот конференцию откладывать больше нельзя, это ты права. Мы сами виноваты – работу с ребят требуем, а занять их в свободное время не умеем. Предоставили их самим себе.

– Они не маленькие, должны понимать, – сказал Круглов.

– Научим – будут понимать. Вот гляди, как Васяева рассуждает – всех, с треском, исключать. А ведь тоже не маленькая.

Тоня сидела вся красная.

– Ты не красней, я никому не скажу. А вот что надо сделать сразу – это ликвидировать «города». Расселим по бригадам – живо забудут, кто откуда. В бригадах – комсомольские группы, по участкам – ячейки. И конференцию поскорее. Да комитет выбрать покрепче, потолковее, чтоб не давал скучать без дела.

Он начал обсуждать, как провести выборы, но тут прискакал Петя Голубенко с последней новостью дня: Бессонов собрал вещи и пошел на пароход.

Круглов, Тоня и Петя побежали на берег. Уже прогудели два гудка, уже выбирали якорь, – а Вальки Бессонова не было видно.

Андрей взлетел по наполовину разобранным сходням, разыскал капитана и вместе с ним пошел искать Бессонова.

Валька мрачно сидел на своей корзине. Он не удивился и как будто даже обрадовался приходу Круглова, вскинул корзину на плечо и молча пошел за Кругловым на берег. Его подбитые губы вздрагивали.

Через полчаса тут же, на берегу, в сарае собрался товарищеский суд. Народу набилось – не повернуться. Комсомолец Бессонов Валентин, 1914 года рождения, обвинялся в нанесении побоев и дезертирстве.

– Чего ж говорить, раз виноват! – сказал Бессонов, и губы его задрожали еще сильнее. – Только я не дезертир. Меня разозлили, вот и все. Я бы все равно вернулся.

Для соблюдения правил стали допрашивать свидетелей. Но в это время перегруженные нары треснули, и члены суда полетели на пол. Судьи, зрители и подсудимый хохотали.

Катя Ставрова сказала:

– Ну и хорошо! Парень сам признался, чего же еще рассусоливать.

Она увела Вальку с собой.

– Дурак! – говорила она ласково. – Ну и дурак! И что Киров в тебе нашел, не понимаю.

Они бродили по тайге, пока не стемнело.

– Ну вот и все, – сказал Валька. – Петух весь вышел, осталась мокрая курица. Хочешь – режь, хочешь – милуй.

Катя решила миловать. Она повела его домой и весь вечер проявляла к нему заботливое участие. Он квохтал по-куриному, пробовал клевать хлеб, который она ему протягивала, и оба хохотали во весь голос, очень довольные друг другом.