Мужество

– Вечное самоуправство! Кто ему велел, кто разрешил, когда Лукошин третью очередь пропускает? Когда Пантелея очередь? Я ему сказал и тебе говорю: за деньгами гоняться – платить перестану. У меня, знаешь? У меня забота о человеке! Я не могу допускать черт-те што.

– А-а, проснулся! – закричал мужчина и сел около Сергея на стул. – Ты что же, совсем к нам? Или в гости? Комсомолец, говорит Нюша, – верно?

Откуда взяла Нюша, что он комсомолец? Сергей не стал отпираться и нехотя ответил, что он здесь проездом.

– А вы кто?

– Я Доронин, – сказал мужчина и повернулся спиной к кровати, чтобы Нюша могла одеваться. – Я здесь партия, комсомол и советская власть. Потому что, видишь ли, у меня полтора коммуниста – я да еще кандидат один, из рыбаков. Комсомольца два, и оба щенки еще, неученые, без году неделя. До города двенадцать верст, а вроде как Москва – туда да назад, ведь это двадцать четыре? Двадцать четыре! Варимся в своем соку. А дело, знаешь, какое? Бо-о-гатое дело! Я написал в центр докладную записку: надо строить консервный завод. Я тебе покажу, записка – во! Мертвого убедит! Ты вставай, пойдем на промысел, сейчас кунгасы пришли, рыбу отцепляют. Посмотришь.

Нюша повязала голову платком, накинула широкий клеенчатый фартук и убежала.

Сергей встал, удивляясь любезной настойчивости Доронина.

– Чаю у меня попьем, – сказал Доронин. – Ты знаешь, для меня каждый человек – золото! Я людей берегу. Вот Колька в море пошел, я ему выговор дам, очередь не его, зачем лезет? Я каждого человека берегу. Колька, знаешь, уходить хотел. С Нюшкой спутался – муж, дурак, в амбицию. Нюшка ревет. Дело семейное, а мне лучшего моториста терять? Взял Нюшку за руку, свел к Николаю – живи! А милиционеру лекцию – свобода личности и самоопределения. Разлюбила – сам виноват. Ищи другую, а Нюшка тю-тю! И беру ее под охрану закона.

Широкий песчаный берег был покрыт темными квадратами разложенных для сушки сетей. Несколько кунгасов лежало на боку, указывая на поселок склоненными мачтами. В поселке было домов двенадцать. Неподалеку, на склоне горы, лепились домишки деревенского типа.

– Корейский колхоз, – сказал Доронин. – Мой младший сын. Они ловят и мне сдают. Сходишь к ним, посмотришь. Чисто живут! У меня там три невесты растут для моих хлопцев. Воспитываю, слежу. Женский вопрос – это знаешь что? ОСУ! ОСУ – особые сахалинские условия. Так у нас говорят.

Они пришли на пристань. Им навстречу неслись вагонетки с мокрой, еще трепещущей рыбой. На кунгасах, вернувшись с лова, работали женщины. Тут же была и Нюша. Они быстро и бережно отцепляли рыбу, запутавшуюся в сетях.

– Отцепщицы, – пояснил Доронин Сергею. – Мой ударный батальон! Самые лучшие отцепляют за восемь часов до пяти центнеров. Дело тонкое, женское. Рыба у нас нежная. Солить надо сразу. Проволынишься – получается второй сорт. А отцеплять надо по одной, не попортить, не порвать. Вот я тебе покажу.

Доронин подсел к отцепщицам и сам удивительно ловкими, нежными движениями отцепил несколько десятков рыбок.

– Видишь, – сказал он хвастливо, вытирая руки о штаны. – Я вот умею – старый рыбак! А посади другого – всю рыбу перепортит.

Под ногами скрипела соль, рассыпанная по пристани. Сергей шагал за Дорониным, мучаясь голодом и удивляясь, зачем понадобилось водить его по всему промыслу.

Засолочный цех начинался сразу за пристанью. В большом темноватом сарае были врыты в землю огромные чаны. Остро пахло рыбой. Под ногами угадывалась соль – каждый шаг отдавался скрежетом. Около одного из чанов копошились люди.

– Вот оно, наше богатство! – воскликнул Доронин. – Сельдь, иваси, корюшка. Деликатная рыба, уход любит. Одна беда – не справляемся. Укладка, отгрузка, тара – вот что нас губит. Казалось бы, тара – пустяк, а самый больной вопрос! Теперь бондарную организовал – полегчало.

Двое рабочих черпалками выбирали из чана засоленную рыбу. Жирные и нежные сельди поблескивали мокрыми боками, усыпанными солью. Сверкающей струей выливались они из черпаков в вагонетку.

– Вот смотри, – сказал Доронин, перехватывая на лету рыбу. – Сорт определяется по чистоте глаз. Если глаза и жабры начали ржаветь – уже второй сорт.

И он сердито отбросил рыбу, – глаза ее подернулись рыжим налетом.

Доронин потянул Сергея в бондарную мастерскую. Совершенно пьяный бондарь возился над бочкой, весело и деловито ругаясь во весь голос.

– Опять? – строго спросил Доронин и пощелкал готовые бочки.

– Иннокентий Павлович! – жалобно вскричал пьяный бондарь и усиленно застучал молотком. – Я же работаю! – добавил он, исподтишка поглядывая на Доронина.

– Еще бы ты не работал, – бросил Доронин и пощелкал новую бочку. Звук, видимо, удовлетворил его, и он сказал мягче: – В последний раз говорю тебе, Семен: или ты не пьешь, или все наше условие к черту!

Когда они вышли, Доронин объяснил:

– У него сын в тюрьме. За хулиганство. Скоро на выписку. Я обещал сделать из него человека. У меня таких трое. Один – золотой парень стал. Нынче патефоном премировал. Другого женил, в колхоз отдал. Парень благодарен, всегда подсобляет. Весь колхоз приучил к глубинному лову.