Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Если бы мы захотели поискать в истории пример Лохтиной – генеральши, богатой изысканной женщины, превратившейся из изящного утонченного существа во что-то грязновато-сумбурно-кошмарное, напоминающее монастырских юродивых вроде Пелагеи Дивеевской или Паши босоножки, – то нам не надо далеко идти. Ровно сто лет тому назад в 1815 г. в том же Петербурге в Михайловском дворце был основан Екатериной Филипповной Татариновой, вдовой полковника, рожденной баронессы Буксгевден, хлыстовский корабль, члены которого виднейшие представители тогдашней знати почитали Татаринову за богородицу[44]. В угоду ей плясали ночью в радельных рубахах и призывали на себя голубя духа, веря в то, что, вошедший в них во время радения на святом кругу, он даст им дар пророчества. Здесь же появлялись новоявленные «живые боги», власть которых была безгранична. И царь Александр I глубоко почитал Татаринову, бывал у нее на собраниях и даже крестил ее младенца, добытого «духовным» путем во время радений. Про таких детей хлысты учат, что они рождены не от плоти и желания мужа, но от духа и наития духа бога. Но если в 19-м веке, на заре русского мистицизма, все это было покрыто тайной и все участники тщательно сохраняли эту тайну от грубых рук непосвященных, если все это носило строго аскетический характер, хотя порой и превращалось в буйную оргию прорвавшихся страстей, но все-таки тогда признавалось, что вся цель таких радений направлена к умерщвлению плоти. Не то получилось в двадцатом веке на грани гибели старого подгнившего строя, полнейшего разложения высших правящих кругов, в предсмертной тоске искавших выхода то в одном, то в другом кружке богоискателей, кидавшихся в услужливо открытые объятия шарлатанов, с готовностью бравшихся разъяснить тайну жизни, как, напр<имер>, знаменитый маг Филиппов, в 900—03 году подвизавшийся в Петербурге, главным образом в салоне Александры Федоровны и Черногорских княгинь. В этот век падающих устоев, тщетно опиравшихся на подгнившие подпорки лицемерных приличий, когда все жили в каком-то забытье, стараясь кто чем мог залить ужас ожидаемого и предчувствуемого возмездия, все формы этого стремления забыться получались кошмарно нелепыми. Таковым было и появление при дворе в страшный 1905 г. сибирского странника Гр. Распутина, введенного туда духовником царицы Феофаном. В такую же уродливо несуразную форму вылилось и обожание и признание его пророком, а потом и богом Саваофом, его богородицей и пророчицей Лохтиной. Приняла ли она только вид юродивой или же действительно помешалась, отвергнутая Р.? Это установить трудно, так же трудно решить, нравилось ли Р. ее поклонение, ее дикая экзальтированная проповедь: «Падите ниц! Сам Бог сошел на землю!!» – вопила она, звеня надетыми на себя четками и размахивая рукавицами Рас., куда складывала оставшиеся после него обкуски, пуговицы, оторванные от его брюк, разбитые чашки, из которых он пил, ломаные гребешки и тому подобную дрянь. «Если я замолчу, то ка-амни возопиют!» – по-кликушечьи выкрикивала она, а Р., грозя кулаком, приговаривал, злобно косясь на нее: «Вот как перед Истинным, продолблю я когда-нибудь ей череп, этака подлюга, дура ленточна!» – «Бог! Бог мой, Бог!!» – исступленно вопила в ответ Лохтина. Но и старая Головина, и мать ее Ольга Вас. Карнович[45] не раз говорили мне, что они твердо убеждены в том, что если бы Р. один раз сказал Лохтиной, чтобы она прикончила свои чудачества, то она бы это сделала. И хотя он и писал ей на своей своеобразной орфографии: «Умоляю нефатазируй. Боле дома сиди мене говори неиши в дватцатом веке бога на земле». Но опять-таки остается под большим сомнением, где тут притворство, где искренность. Недаром Муня Головина говорила: «Ольга Владимир. и Григорий Ефимыч так дополняют друг друга – без нее я никогда не могла бы точно понять и оценить Григ. Еф.!» Муня считала себя послушницей Лохтиной. И в самом деле почему не предположить, что юродствующая и кликушествующая Лохтина, признававшая его Богом, была нужна Р. для какой-то своеобразной рекламы и что ему было лестно, как такая видная светская дама, приближенная царей, из желания стать ему угодной бросила мужа, детей, свет, богатство и стала юродивой Распутина ради, как раньше бывали юродивые Христа ради. Недаром Головины мне говорили, что царица и Вырубова иначе не называют Лохтину как «святая мать» и только в самое последнее время в 15, 16 году к ней охладели при дворе, вероятно, в связи с ее выступлениями по поводу монаха Илиодора, из страстного почитателя Р. ставшего его обличителем и врагом и после неудачной попытки свести Р. с пьедестала сосланного на заточение в монастырь и бежавшего в 1914 г. за границу, где он стал писать обличительные статьи против Р. Лохтина же продолжала по-прежнему считать Илиодора Христом и говорила открыто, что все это только козни, а что Отец и Илиодорушка друг друга и ее очень любят и что скоро все соединятся. Р. приходил в бешенство от таких речей Лохтиной и рычал, сжимая кулаки: «Замолчишь ли ты, сука, не напоминай мне про эту собаку Серьгу Труфанова, я его, пса, съем». А потом, обращаясь к нам, он прибавлял: «Вот тут и пойми что-нибудь: Серьга Труфанов (мирское имя мон<аха> Илиодора) считает меня мошенником, плутом и развратителем, а Ольга бешена – богом Саваофом, лопни ее глаза, и с ним съединилась, и вместе, проклятые, из церкви ушли». А Лохтина в спокойные минуты (без Р., т. к. при нем она только кликушествовала) давала свои объяснения такому противоречию: «Отец любит Илиодорушку, ох, любит, и он его ждет, ждет. Здесь сейчас немцы работают. Я знаю, все знаю, Александра (царица) у, злая, притворщица! думает, я ей верю, что она Россию спасает? ложь, ложь, все ложь! а Илиодорушка побежал, побежал туда к немцам, там прикинулся, что поссорился с отцом, и все узнает, и все напишет, и прибежит, прибежит назад, а я к нему приложуся, и всех выгоним, выгоним и министров, и немцев, и будет у нас на земле небо и рай, и будет нами править Бог Саваоф и Христос, а я у них в ножках сяду, и все пойдет так, пойдет гладко, гладко».