Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник)

Тихо падали где-то капли воды, тускло горела маленькая лампочка на стене; одуряюще пахли гиацинты. «Нет, я все должна рассказать! – внезапно заговорила она. – Из любопытства пошла я к нему, а ведь я видела его глаза, как у зверя, и так он сказал тогда: придешь? и усмехнулся плотоядно. И я согласилась и пришла к нему вечером после причастия, он ждал меня один, был разряженный, вино на столе стояло, стал угощать, я не пила. Потом вдруг схватил, поволок в спальну. Знаете тот угол у него, где на окне святой стоит? кинул меня на колени, сам сзади встал и шепчет в ухо: «Давай молиться, – стал поклоны бить, – преподобный Семен Верхотурский, помилуй меня грешного» – тебе, говорит, не нужно: ты чистенькая, а сам зубами заскрипел: «Причастилась седни?» И только я ответить успела, как полетела головой вниз: как зверь голодный накинулся, последнее, что помню, как белье рвал, больше ничего. Очнулась, лежу на полу, растерзанная, вся загаженная, а он надо мною стоит, бесстыдный, голый. Увидал, что гляжу, и сказал со своей усмешкой подлой – знаете, наверно? – «Ну чего сомлела? не люблю спулых, скусу такого нету, все одно што в рыбе». Наклонился, пошлепал, поднял и к кровати поволок: «Ну еще разок дашь? только не спи!» А…а…а…» – застонала она, покачиваясь из стороны в сторону и обхватив руками голову, и сейчас же заговорила опять, захлебываясь и путаясь: «Кто-то одел, по лестнице свел, на улицу вывел и на извозчика посадил. Тот было поехал, а потом спрашивает, куда везти, а я ничего не могу, забыла, где живу. Остановились у фонаря. Извозчик говорит: слезай, коли так, – тут офицер подошел, что-то спрашивает, а я ничего сказать не могу. Он на меня посмотрел, потом сел рядом, и поехал извозчик. Привез меня к себе, уложил, я заснула, проспала до сумерек следующего дня, а он не тронул меня, чаем напоил, умыться подал, ванну сделал, а не тронул. А вот теперь я каждый день туда хожу, сижу на лестнице и думаю, что же делать и как дальше жить. Раньше я в бога верила, а он веру мою испакостил и убил, а бог меня не защитил. За что все это со мной было? И уехать не могу, и так жить не могу, и, кто мне помочь может, не знаю».

Медленно падали капли, пахли гиацинты и мох; резко стучала в висках кровь. Она начала плакать, сначала тихо, потом все громче, плач переходил в истерику; дверь быстро отворилась, вбежала девушка в белом. Припав на колени перед судорожно рыдавшей моей незнакомкой, она нежно, ласково шептала, прося успокоиться, потом, повернувшись к двери, позвала: «Янек!» – вошел мальчик лет двенадцати. «Проводи пани до улицы», – сказала она и, обращаясь ко мне, добавила, точно извиняясь: «Анеля останется здесь, теперь она зараз не спокоится». Мальчик вывел меня из ворот и кликнул мне извозчика.

На другой день я уехала из Петербурга, и дела мои сложились так, что следующий раз я могла приехать в него только в начале 1915 г.

Глава VI. 1915. Распутин о своем «преображении»

Приехав в Пет<роград> 14 февр<аля>, я в тот же вечер пошла к Р. Он жил теперь на Гороховой в доме № 64, а телефон у него по-прежнему был 646 46. Соотношение цифр во всяком случае интересное. Пройдя под темным сводом во двор, залитый асфальтом, я подошла к парадной двери трехэтажного красновато-коричневого дома, она открылась мне навстречу, и очень любезный швейцар пояснил мне, раньше моего вопроса, что Р. живет во втором этаже и дверь к нему обита малиновым сукном. Пока он снимал с меня ботики, я подозрительно посмотрела на некую личность в осеннем пальто, с поднятым воротником, сидевшую в углу за маленькой железной печкой: он был похож, с одной стороны, на обычных посетителей швейцарских, но, с другой, он излишне внимательно вглядывался в каждого входящего, так и блуждая рысьим взглядом маленьких хитрых глаз, и вслед за тем принимал глубоко равнодушный вид.

На звонок мне открыла все та же Дуняша. Раздеваясь в передней, я, сквозь открытые двери, увидала такую же приемную, как на Английском, как ее называла Дуняша: «ожидальня» – пустую комнату с редкими стульями по стене, в ней было полно самых разнообразных посетителей, начиная с генерала при всех орденах, кончая каким-то невзрачным человеком в синей чуйке, сильно напоминавшем какого-нибудь деревенского трактирщика. Как ни покажется это странным, но на распутинских приемах я видала всегда или очень высокопоставленных лиц или подозрительных темных личностей. Середина, весь трудящийся малоимущий элемент почему-то никогда не шел к Р. Напр<имер>, я ни разу не видала на Гороховой ни одного рабочего или крестьянина. Очевидно, у этой части населения, невысказанно, таилась та же мысль, которую раз сказал мне один знакомый крестьянин на Охте: «Пусть лучше все пропадом пропадет, чем искать защиты и помощи у Распутина…»