Мужики

Слова ксендза падали на головы, как камни, жгли, как раскаленное железо, — он бичевал свою паству, перечисляя все их провинности: несоблюдение заповедей, вечные ссоры, драки, пьянство. Вдруг он наклонился в сторону Антека и громовым голосом заговорил о сыновьях-выродках, поджигающих родной дом, о соблазнителях и великих грешниках, которым не миновать и людского суда, и геенны огненной.

Люди обомлели, притихли, все взгляды, как молнии, ударили в Антека, ибо всем было ясно, о ком говорит ксендз. Антек стоял выпрямившись, бледный как полотно, не дыша. Слова эти падали с таким гулом, как будто весь костел рушился ему на голову. Он оглянулся, словно ища спасения, но вокруг него образовалась пустота, он видел только испуганные и суровые лица, люди невольно отодвигались от него, как от зачумленного, а ксендз кричал уже во весь голос, проклинал его, призывал к покаянию, а потом обратился к народу и, простирая руки, требовал, чтобы они остерегались такого злодея, как заразы, сторонились его, чтобы отказывали ему в огне, воде и пище, чтобы гнали его прочь от своего порога, как окаянного грешника, который все оскверняет, а, если он не исправится и не загладит зла, — чтобы вырвали его, как крапиву, изгнали на погибель.

Антек вдруг повернулся и медленно пошел к выходу. Перед ним расступались, и он шел по образовавшемуся проходу, а голос ксендза гнался за ним и больно хлестал его.

Чей-то отчаянный крик раздался в костеле, но он его не услышал — он шел вперед все быстрее, чтобы не упасть замертво от боли, чтобы убежать скорее от этих ранящих глаз, от этого страшного голоса.

Он выбежал из костела и, не сознавая, куда идет, помчался по тополевой дороге к лесу. По временам в страхе останавливался и слушал этот голос, который все еще, как колокол, звучал в его ушах, ударял так тяжело, что голова готова была треснуть.

Ночь была темная, ветреная, тополя с шумом гнулись к земле, и по временам ветви хлестали Антека по голове. Когда ветер стихал, мелкий, противный, мартовский дождик бил в лицо, но Антек, ничего не замечая, бежал, как безумный, потрясенный необъяснимым ужасом.

— Хуже уж быть не может! — пробормотал он, остановившись, наконец. — Правду он говорил, правду!

— Господи, Господи! — Он схватился за голову. В этот миг он словно прозрел, увидел вину свою, и нечеловеческое, нестерпимое чувство стыда когтями рвало сердце.

Долго сидел он под деревом, глядя в темноту и слушая тихий, тревожный и пугающий говор деревьев.

— Из-за него это, все из-за него! — вскрикнул он вдруг, и опять бешеный гнев и ненависть закипели в нем, проснулась прежняя горечь, жажда мести, дикие замыслы заклубились в мозгу, как тучи, бегущие по небу.

— Не прощу! Не прощу я ему! — завыла в нем прежняя злоба, и он торопливо пошел обратно в деревню.

Костел был уже заперт, в избах светились огни, на улицах тут и там стояли кучками люди и толковали, не обращая внимания на холод и дождь.

Антек направился к корчме. В окно он увидел, что там много народу, но смело, без колебаний, вошел внутрь и как ни в чем не бывало, подошел к самой большой компании — поздороваться со знакомыми. Один-два человека подали ему руку, но остальные поспешно стали отходить.

Не успел он оглянуться, как остался в корчме почти один — только какой-то нищий сидел у печи да Янкель стоял за прилавком.

Он понимал, что он-то и разогнал всех, но проглотил и это. Потребовал рюмку водки, оставил ее недопитой и торопливо вышел.

Побродил бесцельно у озера, пристально заглядываясь на полосы света, падавшие из окон на рыхлый снег и сверкавшие в воде, которая уже выступала из-под льда.

Он опять пал духом. Невыносимая тяжесть навалилась на сердце. Он чувствовал себя таким усталым, несчастным, одиноким, испытывал такую острую потребность излить перед кем — нибудь душу или хотя бы только побыть среди людей, хотя бы посидеть с другими перед огнем, что вошел в первую попавшуюся избу — к Плошкам.

Все были дома, и когда он вошел, всполошились. Даже Стах не знал, что сказать.

— Вы так на меня глядите, словно я кого зарезал! — сказал Антек тихо и пошел к другим, к Бальцеркам. Но и эти приняли его очень холодно, говорили с ним нехотя и односложно, и никто даже не пригласил сесть.

Он зашел еще кое к кому, но всюду встречал такой же прием.

Наконец, он сделал последнюю попытку, словно желая испить до дна чашу страдания и унижения: зашел к Матеушу. Того не было дома, а старуха, мать его, накинулась на Антека с бранью и выгнала его, как собаку.