Мужики и бабы

– Да кто ж так с аппаратом обращается? – всплеснул руками Яков Парфеныч. – Это ж оптика! Вы имеете дорогую вещь… Дайте сюда!

Он снял у Кулька с плеча треногу, ловко отвинтил аппарат, уложил его в ящик и спросил с готовностью:

– Куда нести?

– В сани! – приказал Кречев.

Яков Парфеныч сам отнес оба аппарата в сани, переложил их сеном, чтоб не бились друг о друга, и все приговаривал:

– Оптика – вещь хрупкая. Она требует к себе мягкого обращения.

– Вот чудак-человек! – усмехнулся Кулек. – Тебе-то от того какая выгода? У тебя же их отобрали! Насовсем отобрали, понимаешь?

– Отчего ж не понимать, – отвечал Яков Парфеныч и жалко улыбался. – Авось еще возвернут.

– Ага, возвернут, после дождичка в четверг…

– Ты вот что, отвезешь в райштаб аппараты и валяй прямо на Выселки, к дому Матвея Амвросимова, – сказал Кречев. – Здесь больше делать нечего.

– А вдруг золотишко отыщется? – осклабился Кулек.

– В кармане унесем. Езжай!

В сенях Кречева встретили гомоном и смехом столпившиеся бабы и мужики.

– Вы чего тут, или нашли что?

– Тонино золото. Вот оно, смотри, – сказал Биняк, указывая на две кучи странных предметов.

Приглядевшись, Кречев увидел целый ворох опаленных овечьих ног и еще кучу драных шерстяных чулок и носков.

– Это что такое? Откуда?

– С чердака скинули, – сказал Биняк. – Это ж надо! Шестьдесят четыре ноги. Шашнадцать баранов с осени съели.

– Батюшки мои! Они их, чай, живьем глотали…

– Яков Парфеныч, а вы их, случаем, не на мыло перегоняли, баранов-ти?

– Дак ведь гостей много бывало… Каждый базарный день все гости, – смущенно оправдывался Яков Парфенович.

– А чулки драные тоже гости вам набросали?

– А може, черти в них бегают по чердаку-то?

– Эдак на чертей да на баранов век не наработаешься…

– Им теперь не страшно и на поселении жить – одними бараньими ногами прокормятся…

Из дверей выглянула пылающая Антонина Васильевна и гневно крикнула:

– Какое ваше дело до моей жизни? Вы зачем сюда пришли? Чертей да баранов переписывать? Или издевательствами заниматься?

– Ой, гли-ка, напужала!

– Ты не кричи, Фефела! Тебе дело говорят…

– Граждане и товарищи! – повысил голос Кречев. – Немедленно прекратите выпады насчет оскорблений! Нам такого права никто не давал. Боевая группа задание свое выполнила… Все! Прошу очистить помещение. А вас, товарищи Кирюхины, еще раз предупреждаю – в течение двадцати четырех часов вы здесь полные хозяева. Задержитесь дольше означенного срока – пеняйте на себя.

Из братьев Амвросимовых первым решили брать старшего, Матвея, жившего в двухэтажном кирпичном доме. Встретили их чинно, вежливо за стол посадили; только угощать не стали. Хозяин дома, Матвей Платонович, словно ходячий шкап, громоздкий, неповоротливый мужик с бритым кирпичного цвета лицом, прошел в передний угол, сел под образами и, сложив на коленях заскорузлые руки, спросил:

– Постановление насчет конфискации имущества имеется?

– Вот… Пожалуйста. – Кречев достал из планшетки постановление актива сельсовета и подал хозяину.

Матвей Платонович достал с божницы картонный футлярчик, вынул очки в тонкой стальной оправе, неторопливо приладил их на крючковатый нос, стал читать.

Хозяйка, бледная, с испугом на лице, стояла возле деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, и глядела в каменно-неподвижное лицо хозяина, готовая мигом сорваться с места, чтоб исполнить любой приказ его. На ней была простенькая ситцевая кофточка, в горошинку фартук и полосатая понева свойского тканья. На ногах полусапожки с высокими боковыми резинками. Сверху в пролет лестницы с таким же испугом и выжиданием глядела на родителей дочь-невеста, желтокосая, в цветастом сарафане. И вся эта семейная троица была спаяна не только страхом выжидания, но и твердой, отчаянной решимостью – встретить стойко, с достойным спокойствием свою нелегкую судьбу.

– Так, так… Значит, дом и все имущество – и движимое, и недвижимое.

– Так точно… Раскастрация всего имущества, – подтвердил Ванятка Бородин. – Чтобы, значит, раз и навсегда искоренить всякую заразу частной собственности.

– А на каком таком основании у меня решили сделать эту самую раскастрацию, а вот у него, у Ванятки, ничего не трогать? – спросил хозяин Кречева.

– А чего у него брать-то? Охапку шоболов? – хмыкнул Кречев.

– Дак что ж выходит, вы его шоболами брезгуете? Раз всех решили объединять в колхоз, тогда и всякое имущество валите в одну кучу.

– Когда очередь дойдет до колхоза, все соберем. Но вас допускать до колхоза не имеем права, – ответил Кречев.

– Почему? Или я рылом не вышел? Или работник плохой?

– Потому как вы идете по кулацкой линии, то есть эксплуататор человеческого труда.

– Кого же я исплуатировал? Мы работников отродясь не держали. В артели нас было три брата с семьями.

– Вот братьев своих и семью вы это самое… эксплуатировали.

– Как? Разве они одни работали, а я прохлаждался? Спроси вон Феклу, – кивнул он на хозяйку.

– Ей веры нет. Потому как она тоже член кулацкой семьи. И пойдет заодно с вами.

– А братья мои?

– И они тоже подлежат конфискации.

– А их за что?

– За то же самое. У них тожеть дома двухэтажные и дворы каменные.