Мужики и бабы

Мир в семейство принес Федька Маклак. Он пришел из Степанова на воскресный отдых и, послушав перебранку родителей, сказал:

– Жеребенка могу продать.

– Кому?

– Ваньке Вожаку и Андрею Слепому.

– Он им на что? По избе в иго-го играть?

– Зарежут да съедят.

– Вот и слава тебе господи! – обрадовалась Надежда.

– Жеребенка резать? Да вы хуже татар! – сорвался Андрей Иванович. – Из него лошадь вырастет… Лошадь! Понимаете вы, тыквенные головы?

– А вот как раскулачат и посадят тебя за трех лошадей… Из тебя самого лопух вырастет. Продай от греха! Какое твое собачье дело, на что он пойдет?

Продали. Вечером Федька накинул жеребенку на шею аркан и отвел напротив, к Слепому. А утром чуть свет Вожак стучится в дверь:

– Андрей Иванович, отдай деньги! А мясо назад возьми.

– В чем дело?

– Он у вас заразный. Как наелись с вечера этой жеребятины, так всю ночь со двора не сходили.

– Проваривать надо мясо-то, печенеги…

Потом целый день вся Нахаловка потешалась:

– Ты слыхал, ночью Слепой с Вожаком волком подвывали?

– С чего это они? Ай с ума спятили?

– Жеребятины сырой наглотались.

– Эка, дорвались, родимые, до дешевизны-то.

– Да, за бесценок и мясо впрок не пойдет.

– Жеребятина что за мясо? Ее татаре только переваривают. Дак у татарина не желудок, а требуха.

– Гли-ко, говорят, что ежели собака волком завыла – быть покойнику. А человек ежели волком завыл? К чему бы это?

– К войне. Ай не слыхали – Китай опять подымается.

И слухи, слухи по селу ходили странные… Говорили, будто на лесных Пугасовских выселках одна баба тройню родила – головы и руки человечьи, а задняя половина туловища у новорожденных собачья, шерстью покрыта. И с хвостами! А еще будто божий человек появился, по селам ходит. Увидит какого ребенка и скажет: «Дайте мне эту девочку поносить!» Очень мне, говорит, девочка понравилась. А уж какого ребенка возьмет на руки, так тот и помирает. Маленький такой мужичонка, калека убогий. А силу притяжения большую имеет.

Пугали войной, а более всеобщим колхозом и концом света. Слонялись мужики без дела, засиживались вечерами у соседей, а которые побойчей, одержимые беспокойным желанием узнать «судьбу решающую» поскорее, собирались возле бывшего трактира, а теперешней почты. Распивали самогонку и медовуху, принесенную в бутылках, заткнутых тряпичным или бумажным кляпом, закусывали курятиной, которую бабы из-под полы продавали возле раймага. Судачили.

– И откуда курятина появилась?.. Скажи ты на милость – пост на дворе, а они кур продают!

– До поста не доживем. Говорят, двадцатого февраля наступит сплошной колхоз. Конец света то ись.

– А куда же все денется?

– Все, что ходит на четырех ногах, будет съедено. Гы-гы.

– А потом что? Куда мы все денемся?

– Известно… Разбегимся…

– Куда ж ты разбежишься?

– Известно куда. На трудовой фронт. Давать пятилетку в четыре года.

– Во-во… С рабочего плеча.

– А скажи ты, сколько будет этих пятилеток?

– А сколько в лапте клеток.

– Одни лапти износим – другие дадут. Так и с этими пятилетками: из одной вылезешь – в другую сунут. Теперь не вырвешься до смерти до самыя.

– Это верно. Пока будут пятилетки – хлеба досыта нам не едать.

– Почему?

– Потому как окружение мировой буржуазии вредит.

– А при чем тут хлеб?

– Как при чем? Ежели бы у нас хлеба не было, они бы и не вредили нам. То ись не выколачивали бы из нас этот хлеб. Никто бы никого не раскулачивал.

– Это верно. За свое добро страдаем.

– Э-э, об чем тужить! Двум смертям не бывать, дальше Сибири не пошлют. А ежели захотят, чтоб мы работали, накормют. Вон столовую открыли.

Столовую открыли в Капкиной чайной. Клубный активист, комсомолец Андрей Пупок, нахрапистый малый с красным лицом и светлыми свиными ресницами, стал директором столовой. А Тараканиха пошла поварихой. Говорят, с ковшом в руках посреди обеда засыпает, прямо стоя у котла. А Кулька поставили начальником тюрьмы. Из калашной сделали тюрьму; сломали печи в полуподвальном этаже, ногородили камер, окна забрали железными прутьями, а снаружи все здание обнесли высоким плотным забором.

Но главное, главное – почти в каждом селе появился колхозный скот, общие дворы и недвижимый инвентарь – зачаток колхозного строя. И к февралю месяцу количество объявленных колхозов по району подошло к плановой цифре.

Но вот беда: колхозов много объявилось, да колхозников в них было маловато; по двадцать, по пятнадцать, а то и по десять семей приходилось на колхоз. А в Гордееве, Веретье и в Пантюхине колхозов вовсе не было создано. Руководители этих Советов были взяты на особую заметку. Да и в самом Тиханове туго шло дело: за всю эту бурную пору ни одного семейства не прибавилось в колхозе – как было двадцать шесть, так они и остались. Их еще окрестили бакинскими комиссарами и название предлагали колхозу дать – имени Бакинских Комиссаров. А другие требовали – нет, осудить надо интервентов, которые расстреляли тех комиссаров. Потому колхоз назвать «Ответ интервентам». Чтоб международная контра не забывала о том, как новые ряды встают над павшим строем.