Мужики и бабы

– Вот что значит теоретическая слепота в проведении политики дальнего прицела. Ты что думаешь? Неужто мы будем ждать мужицкого всеобщего согласия на поворот лицом к сплошной коллективизации? Да какой же политик ждет всеобщего согласия, когда задумал прочертить линию главного направления? Пока он будет ждать всеобщего согласия, он и сам состарится, и народ обленится до безобразия. Всеобщего согласия не ждут, его просто устраивают для пользы дела.

– Но как ты его устроишь? Ведь это не то чтоб отобрать имущество или там раскулачить, сослать?

– В теории есть доказательство от противного, то есть вовсе не обязательно заставить всех кричать: «Мы за колхозы». Вполне достаточно, чтобы никто не говорил: «Мы против колхозов». А если кто скажет, взять на заметку как контру. Понятно?

Чубуков от неожиданности даже рот раскрыл.

– Это и в самом деле просто, – только и выдавил из себя.

– И сегодня в Гордееве ты увидишь, как это делается, а завтра утром проделаешь все то же самое в Веретье. Вот так. А теперь гони! – Возвышаев снова завернулся в тулуп и успел даже соснуть до Гордеева.

Подъезжали к селу уже ввечеру; на высоком церковном бугре на черных липах дружно, картаво кричали галки, зеленый купол колокольни, золотая луковка и крест блестели в жарких отсветах кровяного заката, и сумрачная длинная тень от огромной белой церкви пропадала в дальних пределах тускнеющих снежных полей. Было что-то тревожное и в этом заполошном гортанном птичьем гаме, и в широком зареве полыхающего ветреного заката, и в ритмичном покачивании оголенных черных лип.

– Что, подъезжаем? – спросил Возвышаев из тулупа.

– Да, гордеевская церковь, – отозвался Чубуков.

– А я вроде бы и не спал… – сказал Возвышаев, откидывая воротник тулупа. – Думал, что все еще лес – санки идут ровно, ни заносов, ни раскатов.

– Ветер только начинается. За ночь заметет – и не выберешься отсюда.

– Ну уж это отойди проць! Как говорят в Пантюхине. Если понадобится, верхом – и то уеду. А то обе лошади запрягу в одни санки.

– А нам чего без подводы делать? Гордеевский куст большой.

– Достанете подводы. Вы тут останетесь полными хозяевами.

С высокого церковного бугра все село видно было как на ладони: два бесконечно длинных порядка домов по берегам извилистой Петравки; внизу, у самого речного приплеска, в окружении ветел и тополей, за тесовой оградой, – деревянная, крашенная охрой школа, возле которой густо толпились мужики в бурых свитках, в черных и рыжих шубах, в лаптях и белых онучах, высоко ухлестанных частой клеткой обор.

– Ну, Чубук, веселый будет разговор, – сказал Возвышаев, глядя на мужиков. – Гони!

У школьной околицы встретил их Акимов, взяв под уздцы разгоряченную лошадь, он провел ее сквозь узкий проезд в ограду и крикнул избачу, стоявшему в толпе мужиков:

– Тима! Тащи сена! – Привязав лошадь к поперечно закрепленному бревну, подошел к начальству: – С приездом вас, Никанор Степанович!

Возвышаев уже вылез из тулупа и прыгал возле санок, разминая озябшие ноги в высоких хромовых сапогах; на нем была приталенная защитного цвета бекеша, отороченная кенгуровым мехом. Поздоровавшись с Акимовым, спросил:

– Всех собрал?

Тот пожал плечами и сцепил на животе толстые пальцы:

– Оповестил всех.

– Имей в виду, никаких скидок мужикам на то, что отсутствовали, не будет.

– А по какому поводу собрание?

– В колхоз будем принимать.

– Кого?

– Всех.

На круглом и красном лице Акимова расплылась добродушная широкая улыбка:

– Всех сразу не примешь.

– Почему? – строго спросил Возвышаев.

– Дак ведь почти восемьсот человек… До свету не перепишешь всех-то.

– А у нас не церковь. Мы не записываем каждого в отдельности ни во здравие, ни за упокой.

– А как же?

– Всех сразу.

Акимов вытаращил белесые глаза, тревожно оглянулся на Чубукова. Не шутят ли? Нет. Чубуков распускал чересседельник, пыхтел трубкой и хмуро насупился… Подъехала вторая подвода. Радимов выскочил из санок в тулупе, в валенках, громоздкий, как медведь, сам стал распутывать повод, привязывать за коновязь лошадь и балагурил:

– Теперь бы горячих щец да помягче бабец, вот и погрелись бы. Чего это мужики у тебя на улице мерзнут, а в школу не идут? – спросил у Акимова.

– Не помещаются все в школе-то.

– А надо их бабами да девками перемежать. Уплотнились бы, – засмеялся Чубуков.

Тима принес из школьного сарая огромную охапку сена, положил ее перед лошадиными мордами, подошел к Акимову и что-то зашептал ему на ухо.

– Что у вас за секреты? – сказал Радимов. – Перед судебно-следственной комиссией все должны быть откровенны, как на исповеди.

– В Веретье появился беглый кулак, – сказал Акимов.

– Кто такой? – Возвышаев перестал прыгать, насторожился.

– Бывший подрядчик Звонцов.

– Ах этот, который дом свой сжег! – воскликнул Радимов. – Взять и немедленно доставить в тюрьму.

– Ага, возьмешь воробья за хвост, – усмехнулся Акимов. – Сперва поймать надо.

– А где Ежиков? За чем смотрит? Сейчас же пошлите туда уполномоченного, и пусть немедленно арестует, – приказал Возвышаев.

– Я ж вам говорю – скрывается он. По слухам, там… А где он прячется – никто не знает.