Мужики

Хорошо, что полдень скоро наступил. Пришли женщины с судками, из-за мельницы появилась Ганка. Лесопилку остановили, и все пошли обедать на мельницу. Антек прошел в каморку Мельникова работника, с которым они были приятели и не одну бутылочку распили вместе. Он уже больше не бегал от людей, не сторонился их, но смотрел на них такими глазами, что они сами его избегали.

Жара в каморке была такая, что дышать было нечем, а мужики сидели в тулупах и весело калякали. Это были жители дальних деревень, они привезли на помол зерно и ожидали, пока его смелют. Беспрестанно подкладывали торф в уже раскалившуюся докрасна печурку, курили так усердно, что вся каморка тонула в табачном дыму, и разговаривали.

Антек сел под окном на каких-то мешках, поставил между колен горшок и жадно уплетал капусту с горохом, потом картофельные клецки с молоком. А Ганка присела рядом и с нежностью всматривалась в него. Он сильно похудел, потемнел лицом, и от работы на морозе кожа местами шелушилась, но, несмотря на это, он казался Ганке красивее всех на свете. Он и в самом деле был хорош — высокий, стройный, гибкий, в талии тонкий, в плечах широкий. Лицо у него было продолговатое, худое, нос с горбинкой, глаза большие, серо-зеленые, а брови — словно кто углем провел черту через весь лоб, от виска до виска, и когда он в минуты гнева их сдвигал, то даже страшно становилось. Высокий лоб был до половины закрыт ровно подстриженными, очень темными волосами; усы Антек брил, как и все, и белые зубы, словно жемчуг, сверкали меж красных губ. Да, он был красавец, и Ганка не могла на него вдоволь наглядеться.

— Не мог разве отец принести обед? Неужто ты будешь каждый день ходить в такую даль?

— Ему надо навоз убрать из-под телки… И мне хотелось самой отнести.

Ганка всегда так устраивала, чтобы самой нести мужу еду и иметь возможность посмотреть на него.

— Ну, как у вас там? — спросил он, доедая обед.

— Да ничего. Я уже напряла целый мешок шерсти и отнесла органистихе пять мотков. Она так довольна! Вот только Петрусь что-то мечется, ничего не ест — жар у него.

— Объелся — и все тут.

— Должно быть, так… Янкель приходил за гусями.

— Продашь?

— Как можно! А весною покупать придется!

— Ну, как знаешь, — дело твое.

— У Вахников опять драка была, даже за ксендзом посылали, чтобы он их угомонил… А у Пачесей, говорят, теленок морковкой подавился.

— Да мне-то что за дело! — нетерпеливо пробурчал Антек.

— Органист приход объезжает, — сообщила Ганка через минуту, уже с некоторой робостью.

— Что ж ты ему дала?

— Два пучка чесаного льна и четыре яйца. Он сказал, что, когда нам понадобится, даст воз овса, а денег подождет до лета, или можно будет отработать ему. Да я не взяла, зачем нам у него брать — ведь нам еще с отца причитается корм для скотины, мы сняли всего два воза, а столько моргов засеяли…

— Не пойду я отцу напоминать, и ты не смей! Возьми у органиста, отработаем. А не хочешь, так последнюю телку продадим: у отца я, пока жив, ничего просить не стану. Понятно?

— Понятно. У органиста взять…

— А может быть, я здесь заработаю столько, что нам хватит… Не реви ты на людях!

— Да я не плачу, нет… Ты возьми у мельника с полмешка ячменя на крупу, дешевле выйдет, чем готовую покупать.

— Ладно, скажу ему нынче, а как-нибудь после работы останусь и смелю.

Ганка ушла, а он еще посидел, куря папиросу и не вмешиваясь в разговоры мужиков. Они говорили о брате помещика из Воли.

— Яцеком его звали, я его хорошо знал, — сказал только что вошедший Бартек.

— Так вы, верно, знаете и то, что он воротился из чужих краев?

— Нет, не знал. Неужели воротился? А я думал, он давно умер!

— Жив! Недели две как приехал.

— Да, говорят, он в уме немного тронулся. В усадьбе жить не хочет, к леснику перебрался, сам все для себя делает — и стряпает и даже одежу чинит, — так что все дивятся, а по вечерам на скрипке играет. Так со скрипкой и бродит по дорогам. И на погосте его видали — на могилках сидит и играет!

— Слыхал я, что он по деревням ходит и всех расспрашивает, не знают ли какого-то Кубу.

— Мало ли Куб! Не одну собаку Лыской звать.

— Фамилии не говорит, а ищет какого-то Кубу, который его из боя на плечах вынес и от смерти спас.

— Был у нас работник Куба, что с господами когда-то в лес уходил.[15] Да помер он! — вставил Антек и поднялся, потому что Матеуш уже орал за стеной:

— Выходите! До вечера, что ли, будете обедать?

Антека так взорвало, что он выбежал из каморки и крикнул:

— Не дери горло зря, и так слышим!

— Мяса наелся, так теперь криком брюхо облегчает, — поддержал его Бартек.

— Нет, это он перед мельником выслуживается! — сказал кто-то из мужиков.

— За обедом отсиживаются, разговоры ведут, хозяев из себя корчат, голоштанники! — ворчал Матеуш.

— Слыхал, Антоний? Это в твой огород!

— Держи язык за зубами, а то как бы я тебе его не укоротил! А насчет хозяев помалкивай! — заорал Антек, готовый уже на все.