Мужики

— Может, горячего молочка напьетесь? Так я вскипячу, — предложила Доминикова. Они от молока отказались, но присели у окна на сундуке. Ясь так жадно смотрел на Ягну, что она даже покраснела и торопливо стала опускать засученные рукава. Тут и Ясь покраснел как рак и стал рыться в корзине. Он достал и подал ей самую толстую и красивую пачку, обернутую золотой бумажкой и переложенную цветными облатками. Ягна взяла ее через передник и положила на тарелку потом вынесла добрый гарнец льняного семени и шесть яиц.

— Давно приехали, пан Ясь?

— Только три дня тому назад, в воскресенье.

— Скучаете, наверно, в школе-то? — спросила Доминикова.

— Нет, не очень. Да и недолго уже мне там быть — только до весны.

— А мама ваша говорила у меня на свадьбе, что вы в ксендзы пойдете.

— Да, да, с Пасхи, — сказал Ясь тихо и опустил глаза.

— Вот утешение, вот счастье-то родителям будет, когда сынок ксендзом станет, — и, может, бог даст, еще и в нашем приходе!

— А вы как тут живете? — спросил Ясь, чтобы прекратить неприятные ему расспросы.

— Да, слава богу, худого ничего нет. Живем помаленьку да потихоньку, как полагается нашему брату, тянем лямку.

— Хотел я приехать на вашу свадьбу, Ягуся, да не отпустили меня.

— Весело как было! Целых три дня танцевали! — воскликнула Юзя.

— А Куба, говорят, как раз тогда помер?

— Помер, помер бедняга, и даже без святого причастия!

Кровью изошел. Теперь вот в деревне говорят, будто душа его бродит неприкаянная, — люди видели, как кто-то по ночам по деревне мечется, стонет на перекрестках, а то стоит под крестом на дороге и ждет, пока Господь смилуется! Не иначе, как это кубина душа.

— Что вы говорите!

— Правду говорю! Сама не видала, так божиться не стану, но это может статься, может! На свете такие дела бывают, которые ум человеческий, даже самый великий ум, не постигнет, — божьи дела, не человеческие!

— Жаль Кубы. Ксендз даже плакал, когда рассказывал мне про его смерть.

— Потому что хороший, честный был мужик, другого такого не найти: смирный, набожный, работящий, чужого не трогал, а бедным готов был последний кафтан отдать.

— Все перемены у вас в Липцах, все перемены! Каждый раз, как приезжаю, опомниться не могу. Вот был я сегодня у Антека с Ганкой. Дети у нее больны, бедность страшная, просто в глаза лезет, а сам Антек так изменился, так исхудал, его узнать нельзя!

Женщины ничего не ответили.

Ягна быстро отвернулась и принялась накладывать хлеб на лопату, а старуха заморгала глазами, так что Ясь сразу смекнул, что им неприятно его слышать. Он придумывал, что бы такое сказать, чтобы поправить дело, но тут Юзя, вся покраснев от смущения, подошла и стала просить у него несколько цветных облаток.

— Мне избу украсить к празднику! Были прошлогодние, да на свадьбе совсем попортились.

Ясь дал ей десятка полтора, и все разных цветов.

— Ух, как много! Иисусе, да этого хватит на все, — и на месяцы, и на звезды! — воскликнула обрадованная Юзя. Она пошепталась с Ягной и через минуту, сконфуженно закрывая лицо передником, вынесла Ясю штук шесть яиц.

Вошел Борына, который только что вернулся из города, а за ним ворвались Лапа с аистом, так как Витек тоже явился домой одновременно с хозяином.

— Скорее закрывайте дверь, тесто остынет! — кричала старуха.

— Как примутся бабы наводить порядок, мужик хоть в корчму спасайся — не то хлеб перепекут и на него вину свалят! — смеялся Борына, грея закоченевшие руки.

— Дорога — как стекло, ехать хорошо, но мороз лютый, трудно в санях высидеть! Ягусь, дай Петрику хоть хлеба, он голоден и до костей промерз в своей солдатской шинели. Что, Ясь, надолго домой?

— До Крещенья.

— А вы — хороший помощник отцу: и за органом и в канцелярии! Старику неохота, верно, в такой холод из-под перины вылезать.

— Нет, он сидит дома оттого, что корова нынче отелилась, так надо за ней присмотреть.

— Ну, в час добрый! Будет молоко всю зиму… Витек, ты жеребенка поил?

— Я сама ему носила, да он совсем пить не стал, только шалит и к матери рвется. Пришлось его в большое стойло перевести.

Мальчики вышли. Ясь, уходя, все оглядывался на Ягну.

Она и в самом деле стала еще красивее, чем была до свадьбы. Не диво, что она и старого мужа окончательно покорила. Он в ней души не чаял. В деревне говорили, что Борына совсем одурел от любви. Ко всем суровый, по-прежнему крутой и неуступчивый он Ягуси слушался во всем, и она могла вертеть им, как хотела. Он на все смотрел ее глазами, советовался только с ней и ее матерью. Они совсем им завладели.

Он был доволен жизнью: в хозяйстве все шло как по маслу, было кому заботиться о его удобствах, было и с кем душу отвести, совета спросить. Он ни о чем другом не думал, только о Ягусе, и глядел на нее, как на икону.

Вот и сейчас, отогреваясь у печи, он следил влюбленными глазами за каждым ее движением и, словно жених, говорил ей ласковые слова и думал только о том, чем бы еще больше ей угодить.