Мужская работа

— Служу Гегемонии! — рявкнул я, пытаясь хоть как-то придушить мечущуюся внутри панику.

Он пошел дальше, а я остался стоять, дурак-дураком, хлопая глазами и сглатывая.

Легат бросил на меня последний взгляд, от которого я должен был обратиться в пепел, командир когорты погрозил кулаком, шавван огладил свои усики, и свита поспешила за начальством.

— Кто он хоть такой, чтоб я сдох? — прошептал я, когда высокое начальство удалилось на полусотни метров.

Стоявшая справа всезнайка-Пира ответила, как я и надеялся:

— Командир сил Внешних секторов, второй консул с правом возглавлять сенат, первый командор ордена Блистающего Сердца, — голосок ее трепетал от восхищения. — Один из лучшеньких полководцев великой Гегемонии.

И этот вот тип заинтересовался мной? Почему?

— А волосы почему? — буркнул я.

— А это отличительный признак семьи Гегемона, — объяснила Пира. — Родовой. Превосходненький генетический маркер…

Насколько я мог видеть, Табгун больше нигде не задержался, прошелся вдоль строя и вместе с остальной компанией покинул стрельбище. Прозвучала команда «Вольно! Разойтись!», и я поднял руку, чтобы вытереть со лба холодный пот.

Во что я влип? Что вообще происходит?

— Ты, мешок дерьма! Егор! — донесся до меня «нежный» голосок Лирганы, и я повернулся навстречу ее бешеному взгляду. — А ну подойди сюда, вонючка недоношенная!

Вот теперь ясно, во что я влип прямо сейчас — в неприятности.

* * *

Дю-Жхе выдали бронезащиту не по размеру, она болталась на нем, точно пятилитровая бутылка на палке. В первом бою он кое-как отмучился, но через несколько дней в свободное время, после ужина пришел ко мне.

— Помоги, будь другом, — сказал он, моргая узкими темными глазами.

Невозмутимостью наш ферини напоминал индейцев из кино, разве что был желтокожим, а не краснокожим.

— Ладно, — пробормотал я, отгоняя желание подремать, и полез в тумбочку за отвертками.

Сегодня, как все последние дни, нас нещадно гоняли на стрельбище.

Дю-Жхе опустился прямо на пол, скрестив ноги, и замер, точно статуэтка самурая. Тут же приплелся Макс, который словно кот, всегда чуял, где происходит что-то интересное, и совал в происходящее любопытный нос.

— Клево! — воскликнул он. — Давай я спою, ха-ха, чтобы тебе не скучно… Киркоров! Или Ротару? Как сказал Федор Шаляпин — открытый рот лучше поет… Так что…

«Нет!» — хотелось завопить мне, но меня опередили.

— Однажды Первый Охотник отправился в Предвечный Лес за добычей, — негромкий голос принадлежал Дю-Жхе, и говорил ферини, практически не открывая рта. — Прихватил верное копье, вырезанное из бедра Костяного Великана, сети из волос Неистовой Женщины, и собрался охотиться на Катящегося Медведя, которого никто не мог победить. Медведь убил одного из сыновей Первого Охотника, и тот решил мстить.

Ферини мог молчать сутками, а потом в самый неожиданный момент — стоя под душем, в столовой, во время физухи — он начинал рассказывать одну из странных баек своего народа, монотонно, вроде бы без выражения, не как актер. Но происходило чудо — замолкал даже Макс, и слушали все, и лицо Молчуна становилось почти человеческим, и Крыска переставала втягивать голову в плечи, и Диль забывала о молитвах.

Я отделил грудную пластину бронезащиты от спинной, и начал подгонять боковые петли — из мануала я узнал, что их можно с легкостью как подтянуть, так и ослабить.

— Предвечный Лес был не чета потомкам, нынешним лесам, — продолжал Дю-Жхе. — Разумным было все в нем, корни шептали мрачные тайны, а деревья бились за место под солнцем… Не знающий правильных песен, и не умеющий ходить по тропам не выжил бы там, но Первый Охотник знал и умел все, и был еще силен и ловок, хотя качал на коленях не одного внука…

— Давай померяем, — прервал его я, и ферини послушно развел руки.

Я накинул на него бронезащиту, застежки сошлись — ага, можно еще немного подтянуть в паху и на плечах, и будет идеально.

— Поэтому он вошел в лес на закате, в тот час, когда силы Тьмы и Света в равновесии. Он уколол палец и уронил каплю крови на землю, и та зашевелилась, всасывая сок жизни.

Я закрутил последний шуруп, и тут что-то случилось с моим слухом — речь Дю-Жхе превратилась в невнятное бормотание. Затем голову пронзила резкая боль, я понял, что я не только в казарме, а еще и дома у мамы, в ее хрущевке, на крохотной кухне, и что я на работе, в торговом центре, в подвале.

Кто-то удивленно вскрикнул, я понял, что лежу, надо мной уродливые лица. Зазвучали чужие слова, из них вырвалась фраза «это у него переводчик!», и я уцепился за лицо того, кто это произнес — пухлое, с приоткрытым ртом и глазами навыкате.

Макс!

— Там! — прохрипел я, пытаясь ткнуть рукой в сторону тумбочки. — Та-таблетки! Желтые!

Я знал, что он меня поймет безо всякого переводчика, ведь мы с ним говорим на одном языке.

Новая волна головной боли унесла меня во тьму, показалось, что мне вскрывают череп пилой. Мокрое потекло по губам, что-то скользнуло между ними, я рефлекторно сглотнул и едва не подавился.

Снова открыл глаза, и на этот раз узнал всех, кто собрался вокруг меня — Макс, Дю-Жхе, Диль.