Мужская тетрадь

В 1997 году на сцене Александринки появляется интерпретация пьесы Фридриха Горенштейна «Сказание о царе Петре…». Бывший императорский театр встает на сторону любимого императора, как кажется, почти что бессознательно, повинуясь инстинктивной благодарности за ниспосланное бытие. Может, за царевичем Алексеем и была какая-то правота, и, уж конечно, жаль этого бедолагу, как жаль всякую жертву истории. Но, как говорится, не надо песен – империя была хороша, даже то, что осталось от нее, производит впечатление. Спектакль, лишенный всяческого психологизма, заполняет свое пространство игрой стройных классических форм и фактур, переливами материй и светотеней, подчеркнуто петербургских (художник Эмиль Капелюш). Противостояние Алексея и Петра обрисовано внешними яркими красками: маленький, нервозный, всклокоченный Алексей (Алексей Девотченко) и высокий, кряжистый, величавый Петр (Виктор Смирнов). Ясно, за кем историческая правда. Озлобленные неврастеники не создают таких просторных и красивых империй. Государственное пересекается с Божьим где-то на эстетических перекрестках, и Александринский театр, обязанный своим существованием Российской империи, счел нужным напомнить об этом. Добавлю, что спектакль «Сказание о царе Петре…» поставил Александр Галибин, актер и режиссер, снявшийся в картине Глеба Панфилова «Романовы: венценосная семья» в роли Николая II. Видимо, погружение в горестный финал романовского царствования вызвало у него желание вспомнить о днях романовского исторического «фарта», несомненного и бесспорного…

Эстетический аргумент ложится на чашу весов в пользу Петра так весомо, грубо и зримо, что неудивительны происки художника Михаила Шемякина, вознамерившегося именно эстетикой и побить удачливого – удачливого даже в посмертной культурной судьбе – императора Петра. Тезис Шемякина гласил: «Всякая власть уродлива, абсолютная власть уродлива абсолютно». Выродок и микроцефал, сидящий напротив Петропавловского собора (памятник работы Шемякина установлен в градоначальство А.А. Собчака), своим ерническим обликом завершал историю мучений российских интеллектуалов с Великим Петром. Фраза Иосифа Бродского «если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря» выражала предел терпимости мыслящего россиянина к метаморфозам имперской идеи. Жить с краю, в уголке, с самим собой, «у моря» – еще возможно, но всерьез «въезжать» в царские разборки, кто там из людоедов был прав, кто не очень – увольте. Конечно, шемякинский памятник – чистой воды издевательство. Художник, изгнанный в свое время с могилы империи, пришел-таки на нее плюнуть, как это подобает правильному европейскому интеллектуалу (так, кажется, назывался роман французского писателя Бориса Виана – «Я пришел плюнуть на ваши могилы»).

С холодным и вежливым удивлением рассматривают изделие Шемякина гуляющие по Петропавловке. Посмеяться – значит избавиться, победить, освободиться. Шемякин стал свободен от Петра Великого. Но это никак не может отменить того несомненного факта, что автором всей ситуации является именно Петр Великий. Ни Петербурга, ни Петропавловского собора, ни Александринского театра, ни Бродского с Шемякиным, ни меня (а так или иначе мы – дети петербургской культуры) не было бы без его волеизъявлений. Если он урод, то и мы все уроды. Тогда уж придется, вместе с гоголевским Городничим, восклицать: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» Петр хорош не потому, что цель оправдывает средства, а эстетика всегда одолеет этику, и не потому, что он, в общем, удачник земного сна, а это всегда привлекательно, и даже не потому, что богатство его человеческих проявлений не может не быть приятно или хотя бы внятно русской душе, а потому, что он – отец-прародитель огромной исторической перспективы, в которой многим и многому нашлось место. Поэтому то, что сыграл Николай Симонов, – не ложь, но мечта, обращенная вспять. Таким должен был бы быть основатель Санкт-Петербурга и крестный отец России в миру, таким хотело бы его видеть массовое сознание. Таким он не был. Ну и что? Каждый раз в день рождения города фильм «Петр I» – шестидесятилетней давности! – демонстрируется по телевидению и продолжает консервировать в умах именно этот образ Петра. Ничего более убедительного по-прежнему не снято. И все трогательнее и трогательнее звучит призыв: «Не напрасны были наши труды…» – уже как утешительное магическое заклинание…

Бедный Евгений тем временем стал еще беднее – жизнь простого маленького человека в нынешнем Санкт-Петербурге по-прежнему столь же маловозможна, как и в пору пушкинского «Медного всадника». Но антагонизм между ним и императором явно износился и стерся. Одинокий прародитель сгинувшей династии, погибшей империи, низложенной столицы, исчезнувшей культуры, Петр сам стал – бедным Петром…