В предбаннике они наткнулись на Керзона. – Всё знаю, – опередил он встрепенувшегося Забелина. – Но не союзник я тебе, Палыч. В этом я с Второвым един – банк спасать надо. И тут все средства, как понимаешь, на амбразуру бросаются. А если не понимаешь… – Он многозначительно помолчал. – А металлургия, авиация, кондитерка, наконец? Ведь какими трудами сколачивали. И на торги. Всё придется на торги, – горько произнес он. Именно Керзон много лет пробивал и лелеял то, что теперь было гордостью банка, – могучий кондитерский холдинг. И завтра начинались первые переговоры о его продаже.
– Вот ведь как обернулось, – не прощаясь, Керзон вошел во второвский кабинет. Как в добрые старые времена, без доклада.
Выйдя из банка, Забелин и Флоровский увидели двух гогочущих, раскрасневшихся, неестественно оживленных мужчин, в которых Забелин узнал Игоря Кичуя и Женю Снежко. За эти месяцы Женя освоился среди высшего менеджмента новой волны, обрел доверие Второва и недавно, по рекомендации Баландина, был назначен на должность вице-президента.
При виде Забелина Кичуй сконфузился и, быстренько кивнув, юркнул в дверь. Снежко же, хоть и смущенный, широко развел руки.
– Держу пари. Сейчас скажет: «Твою мать! Кого я вижу?» – быстренько «забил» Максим.
– Алексей Павлович! Дорогой! Вот не чаял. Последний, самый ходовой в банке анекдот слышали? Разговаривают голова и жопа. Голова спрашивает: «Ну почему такая несправедливость? За мной ухаживают, моют. Я все время на чистых подушках, в холе – и, несмотря на это, вся в морщинах, облезлая. А ты на чем только не елозишь – и все такая же гладкая да белая». – «А ты делай, как я – сри на все»! Каков черный юмор? – Не дожидаясь реакции собеседника, Снежко радостно захохотал.
– Похоже, на злобу дня? Бойко рассказываешь. Видно, что от души, – Забелин, не церемонясь, отодвинул с дороги бывшего подчиненного – раньше пьянок среди рабочего дня в банке не наблюдалось.
Выйдя из здания, он оглянулся: – Недолго музыка играла…
– М-да, подставили дружки твои. Это называется: спасибо, аист, спасибо, птица, – Максим склонился в шутовском поклоне и на всю улицу проголосил. – Так и должно было случи-иться!? Хихикнул: – А Мельгунова кондрашка хватит.
– Пошли-ка, Макс, подлечимся в Грин Хаусе, пока нас самих кондратий не хватил, – предложил Забелин, – стоять под закрепленным на стене гордым банковским символом было невыносимо.Глава 11 Академики
– Юрий Игнатьевич, извините, но там… – по тому, что пожилая секретарша, выучка которой была отполирована десятилетиями, ворвалась без стука в кабинет, стало понятно, что произошло нечто чрезвычайное.
– Что у вас еще, Аглая Витальевна? – нарочито сухо поторопил Мельгунов. – Вы уж половину воздуха в этом помещении в себя заглотили.
– Сюда сейчас… Там, в лифте, Онлиевский. С охраны позвонили. Ну, тот самый!
– Вот как? И кто ж его пропустил?
– Говорят, сами это… пропустились.
В приемной хлопнула дверь, обозначились нарастающие голоса, и вслед за тем в раскрытую дверь вошел человек, в котором трудно было не признать примелькавшегося на телеэкранах олигарха.
– К сожалению, без звонка. Но проезжал мимо. Не мог не засвидетельствовать. Да и присмотреться, не откладывая, знаете, интересно… Вы свободны, – не прерывая дыхания, Онлиевский кивнул застывшей секретарше.
– Юрий Игнатьевич? – оправившаяся от оторопи Аглая демонстративно повернулась к вошедшему спиной. Лишь дождавшись подтверждающего кивка директора, неспешно двинулась из кабинета, заставив Онлиевского посторониться. Дверь закрылась.
– Хорошо выдрессирована. Одобряю. Вы позволите?.. Чего-то замотался, ноги не держат. – Онлиевский уселся в кресле. Присмотрелся к застывшему возле стола человеку. – Да, я не представился.
– Считайте, отрекомендовались. Чему обязан?
– Очень хотел познакомиться. Да вы без церемоний, дорогой академик. Присаживайтесь.