Мужской день

Я никак не мог найти в этом хаосе и тесноте нашу соседку Надю. Наконец мама откуда-то вывела ее. Надя шла в строгом зеленом платье с оборками, несмотря на позднее время. На лице у нее было тоже строгое и, я бы сказал, торжественное выражение. Она ни на кого конкретно не смотрела. За руки она вела своих несчастных детей. Мужчины в майках и женщины в халатах почтительно перед ней расступились.

Как ни странно, Надиных детей я увидел впервые. Это были крошечные мальчик и девочка, такие же белобрысые, как Надя, с дрожащими от холода голыми ногами. Но что меня поразило больше всего – мама вела их всех в нашу квартиру!

– Пап, а если он теперь к нам колотиться начнет? – тихо спросил я.

– Не начнет! – сурово ответил папа. – Сейчас его в милицию отправят. И потом в вытрезвитель. Пусть там попробует поколотиться.

И тогда я поплелся вслед за мамой в нашу квартиру, которая стала в ту ночь приютом жертв семейного насилия.

Приютом жертв, правда, она побыла недолго. Часа, наверное, полтора. От силы – два. Мама с Надей и с папой сидели на кухне и тихо обсуждали увиденное и пережитое. А потом все разошлись спать. Всего этого я, конечно, уже не видел, потому что вошел к себе в темную комнату, рухнул на кровать и заснул как убитый – наверное, от всего увиденного и пережитого.

Остальное мне рассказала наутро мама. Как приехала милиция. Как Надя увела детей обратно в свою квартиру.

– Так плакала! Так плакала! – сокрушалась мама. – Вообще-то она неплохая. Странная, правда, немного. А дети ничего, скромненькие такие. Эх, ну до чего ж несчастная женщина...

Видимо, после милиции и вытрезвителя Надиного мужа отвезли куда-то еще. Потому что пропал он надолго, наверное, на год. Да и после его возвращения домой скандалы на весь подъезд постепенно прекратились.

– Вылечили, значит! – саркастически приговаривала моя мама. – А ведь все говорят: неизлечимая болезнь!

* * *

После этого происшествия Надя очень полюбила нашу семью. Она полюбила меня, папу, маму, нашу квартиру, нашу мебель, нашу посуду, нашу одежду, нашу тишину.

Надя любила все это вместе и по отдельности, любила горячо и страстно. Она звонила вечером нам в дверь и громко шептала:

– Марин, можно я зайду к тебе на минуточку?

Мама первое время отвечала:

– Привет, Надь! Давай, заходи, конечно!

А потом она стала отвечать так:

– Что-нибудь случилось, Надь?

– Нет! Нет! Ничего не случилось! – простодушно отвечала Надя. – Я детей-то уложила. А на душе так тревожно! Можно я у тебя посижу? Я прямо тут, в прихожей...

– Ты чего, с ума сошла? Почему в прихожей? Проходи на кухню, или в комнату, – возмущалась мама.

А потом стала соглашаться:

– Ну ладно. Посиди, посиди...

– Слушай, Марин! – громко говорила Надя, тихо сидя в прихожей. – Какая же у тебя обстановка красивая. И мебель, и вообще. Как в кино.

– Надь, ну ты чего! – недовольно говорила мама. – Перестань сейчас же, я тебя прошу.

– Нет, правда... – изумленная красотой нашего жилища отвечала ей Надя. – Это что-то такое... прямо не знаю, как сказать.

– И не говори! Не надо! – смеялась мама. – Хочешь чаю? С вареньем?

– Нет, не хочу! – твердо говорила Надя. – Можно я еще немного тут посижу?

– Ну посиди, – хмурилась мама. – Только мне убираться надо, скоро ведь Сима с работы придет.

– Я знаю! – радостно отвечала Надя. – Я быстро! А хочешь, я тебе пол помою?

* * *

Надино присутствие незаметно наполняло весь наш дом. Вернее, переполняло. Я сидел у себя в комнате с книжкой, но читать почему-то не мог. Я прислушивался непонятно к чему.

Наконец Надя понимала, что уже пора уходить, и произносила свою главную фразу:

– Спасибо тебе за все, Марин!

Дверь захлопывалась, и ко мне в комнату как бы между прочим заходила мама. Она бросала на меня пристальный быстрый взгляд и говорила слегка раздраженно:

– Ну что ты уши развесил? Уроки делаешь? Или подслушиваешь? Нашел что подслушивать.

– Мам, а что значит «у нас культурно»? – спрашивал я.

– Не знаю, – нервно улыбалась мама. – У нее спроси. Вот повадилась ходить, господи прости. Ну не гнать же ее?

Гнать Надю, действительно, было бы жестоко. Но и слушать ее каждый вечер тоже почему-то было невыносимо.

Надя стояла в полутемной прихожей и говорила громким шепотом:

– Слушай, Марин, какой же у тебя Сима хороший! Он прямо вот от всех отличается. Вот прямо идет по улице и от всех очень сильно отличается. Сразу видно, что идет культурный, интеллигентный человек, а не пьянь какая-то и не жлобье.

– Кончай, Надь! Сглазишь! – замечала мама скупо.

– Слушай, Марин, а давай я тебе пол помою! – говорила Надя умоляющим голосом.

– Спасибо, не надо, – напряженно отвечала мама. – У тебя у самой двое. Иди лучше, Надь, домой.

Папа в такие минуты сидел и тупо смотрел телевизор. Это злило маму больше всего.

– Это ты ее спас? – говорила мама громко, когда Надю удавалось наконец выпроводить. – Ты у нас благородный рыцарь? Вот сам и разговаривай. А то сел и сидит! Как будто это не к нему пришли!

– Может, она тоже выпивает? – скупо спрашивал папа. – Уж больно странная.

– А может, она в тебя влюбилась? – отвечала мама вопросом на вопрос. – Тогда моя жизнь находится в опасности.