Мужской день

Мы смеялись неизвестно чему. Маленькие деревянные переулки спускались круто к фабричной набережной. Там работал мой отец, и туда мне идти не хотелось – скучно, глухие корпуса, маленькие окошки.

Мы лежали на пустырях, ковырялись палочками в золе кострищ, пытаясь угадать оставленную печеную картошку, собирали железные пробки от бутылок. Это были наши монеты.

Среди деревянных домиков и пустырей стоял дом, которого мы все почему-то боялись. На его глухой огромной стене с двумя «ложными» окошками был выложен год: 1936-й.

Когда-то кирпич был желтым или красным, но дом давно не красили, не ремонтировали, он закоптился и стал почти черным, вернее, просто грязным. Поэтому и год был виден с трудом.

Его четыре высоких этажа казались гигантскими среди дореволюционных избушек и деревенских садиков.

– Слабо зайти? – вдруг сказал Колупаев.

Огромная дверь лязгнула пружиной, и мы оказались в темноте.

– Ну вот, – сказал Колупаев значительно. – А теперь я вам кое-что покажу.

* * *

Он распахнул ближнюю дверь, и вдруг мы увидели то, чего я никогда не забуду. Перед нами была не лестничная клетка, не парадный подъезд и не привычный для меня заставленный барахлом предбанник с четырьмя дверями отдельных квартир.

Вдаль уходил гигантский, невероятный коридор, по бокам которого сплошняком, одна за другой, торчали двери.

– Коридорная система, Лева! – сказал Колупаев, обращаясь именно ко мне. – Вот тебе время, Лева! Смотри! Вот видишь, какое время?

Он толкнул меня в спину и неожиданно захлопнул за мной дверь.

Сначала я очень испугался. Потом глаза привыкли, и я разглядел этот фантастический коридор лучше. В принципе, это был ничей коридор. В конце него была, очевидно, громадная кухня. Но назвать это место квартирой тоже было нельзя. Скорее, это была улица без названия.

По коридору ехал малец на трехколесном велосипеде, шла женщина с мокрой головой, обмотанной полотенцем, ковыляла бабка с двумя луковицами в руках – но никто мне не удивлялся, никто не спрашивал, кто я и откуда, что, собственно, и поразило меня больше всего.

Опрометью я бросился вон.

Колупаев хохотал, сидя на подоконнике между четвертым этажом и чердаком.

Сурен и хромой Женька смотрели из высокого окна вниз и молчали.

– Они говорят... – хохотал Колупаев. – Они говорят... ой, не могу... они говорят, что это дом для туберкулезников.

– Чего смеешься, – невозмутимо сказал Женька, по-прежнему глядя в окно. – Мне бабка говорила, есть такие дома для туберкулезников, кто в тюрьме сидел, они все такие. Вышел из тюрьмы, тебя в такой дом прописывают.

– Да я сам в таком доме жил! – обозлился Колупаев. – Нет там туберкулезников.

– Правда, что ли? – изумился Сурен.

– Эх вы, сосунки, – Колупаев спрыгнул с подоконника и стал плеваться. Он плевал себе под ноги, длинно и смачно. Меня всегда от этого немного тошнило.

– Есть дома генеральские, – разумно говорил Женька, не отрывая взгляд от окна, – а есть для туберкулезников. Какая разница?

Все помолчали, не зная, что на это сказать.

– А еще есть второе метро, – вдруг заговорил Женька немножко тише.

– Которое для Сталина вырыли? – с деланным равнодушием переспросил Колупаев.

– Сам ты для Сталина. Его еще для Ленина рыть начали, но не успели. Потом прекратили, а потом, когда война началась, вырыли, но только все думают, что его вырыли так, – Женька длинно провел рукой вдоль окна, – а его вырыли так... – И он показал рукой у себя над головой, а потом резко опустил ее вниз, к полу.

– Шахту, что ли? – изумленно спросил Колупаев.

– Ну вроде того. И на каждом этаже целый город.

– А это кто тебе говорил? – насмешливо переспросил Колупаев. – Тоже бабка?

– Нет, отец. Он там работал. Там магазины, буфеты шикарные, стадион есть. Там все не так вообще, как здесь, – мечтательно пробубнил Женька и вновь уставился в окно.

Я думал, что Колупаев начнет яростно спорить, но он отчего-то спорить не стал. Он задумался и вдруг таким же тихим голосом сказал:

– А говорят, от атомной бомбы не умирают. Если за стенкой спрячешься, еще долго жить будешь. Говорят, только кожа на руках синяя становится. И пупырышки такие, типа звездочек.

– А у Берии, когда его арестовали, целый склад золота нашли, – опять страшным тихим голосом сказал Женька.

Я вспомнил, кто в моей жизни еще говорил таким голосом: моя бабка, когда приезжала из деревни. Она всегда рассказывала мне перед сном всякие ужасы.

Теперь была моя очередь, но я не знал, что сказать.

– Хватит, а? – жалобно попросил я. – Кому нужны эти ваши сказки?