Музы дождливого парка

Аким, когда-то самый родной, самый любимый, а сейчас вот совсем чужой. О чем с ним говорить? О том, что она писала ему почти каждый день, а он за двадцать лет не ответил ни на одно ее письмо? О том, как рыдала ночами в подушку, как проклинала и себя, и его? Или, может, о том, как смирилась, почти вытравила из памяти и сердца?..

— Я писала тебе, Аким. — Дышать тяжело от непрошеных слез, таких же непрошеных, как ее бывший муж. И скромное серебряное колечко, свадебный подарок Акима, жжет кожу. — Почему ты не отвечал?

— Я отвечал. — В глазах, по-юношески синих, отчаяние. — На каждое твое письмо…

— Зачем ты врешь?! Хоть сейчас не ври мне. Ведь неважно уже все…

— Неважно… — Он смотрит не на нее, а себе под ноги. На его стоптанный башмак приклеился кленовый лист. — Спроси у Саввы, спроси у своего мужа, Наталья, куда он девал мои письма. Спроси, какие еще тайны он скрывал от тебя все эти годы.

Над головой пронзительно-синее небо, такое же синее, как глаза Акима. И в этой синеве рыжая кленовая круговерть, от которой можно сойти с ума. Или упасть…

Спасительная скамейка рядом и сигареты в кармане пальто. Как хорошо, что она взяла с собой сигареты!

Аким смотрит на портсигар с жадным вниманием. С таким же вниманием он рассматривал носки своих ботинок. А раньше он не курил. Впрочем, раньше она тоже не курила…

— Покуришь со мной, Аким?

— Спасибо.

Он курит, пряча сигарету в кулаке, словно боится, что она может погаснуть так же, как погасла любовь Наты. Все верно, любовь погасла, но она хочет знать, кто ее погасил.

— Расскажи мне, Аким. — Слова вырываются из груди сизыми облачками дыма, тянутся к синему небу. — Расскажи мне правду.

— Ты не захочешь знать правду. — Он виновато улыбается, затягивается сигаретой глубоко и жадно.

Да, она уже не хочет знать правду, но она должна.

— Я прошу тебя. — Рука касается его руки. Его кожа холодная и шершавая — незнакомая. — Расскажи!

…Рассказ Акима уместился всего в несколько фраз, но эти фразы перевернули всю ее жизнь, отняли остатки счастья.

— Не нужно было. — Аким встал со скамейки, посмотрел тревожно и печально одновременно. — Я ж не затем пришел, Наталья… Я только узнать, как вы с Юленькой. Зря пришел, не должен был… Моя вина, ты прости меня, Наталья.

Как давно никто не называл ее Натальей! Целую вечность. Отчего же в сердце ничего, кроме боли и жалости? Как же получилось, что дотла сгорело то, что казалось бессмертным?

— Прощай, Наталья. — Аким поежился под порывом ветра, поднял воротник изношенного пальто. — Пойду я…