Музы дождливого парка

Из разбитого окна потянуло гарью, по полу зазмеилась поземка, сделалось невыносимо холодно. Савва зажигал буржуйку, только лишь когда оставался в мастерской на ночь — экономил дрова. Днем согревался кипятком с плавающими в нем редкими крупинками заварки. Теперь придется искать доски, чтобы заколотить окно, и нужно продать что-то из вещей Штернов, чтобы купить немного еды и чая, потому что по-другому в этом стылом мире не выжить.

Он мог бы жить королем даже в обстреливаемой фашистами Москве. Нужно было только продать хотя бы один из набросков Модильяни. Савва знал, к кому обратиться в случае крайней нужды. Может быть… только не сейчас. Пока есть силы держаться, он будет держаться.

В голове зашумело, перед глазами поплыло. Чтобы не упасть, Савва схватился за подоконник, поранил ладонь осколком, зашипел сквозь стиснутые зубы.

Это от голода. Когда он ел в последний раз? Кажется, вчера утром. Так и есть — вчера. Увлекся, остался в мастерской на ночь, а в обед началась бомбежка…

Колючий февральский снег засыпал подоконник белой крупой, таял на ладонях медленно приходящего в себя Саввы. Доски можно взять дома, разобрать платяной шкаф. Нельзя оставлять муз вот таких — беспомощных, он поклялся о них заботиться.

В дымном мареве, занавешивающем улицу, мелькнул красный всполох. Савва моргнул, всматриваясь в творящийся за окном хаос.

Женщина лежала поперек дороги, то ли убитая, то ли раненная. А красный сполох — это ее платок, вызывающе яркий в этом серо-дымном мире.

— Не ходи, — испуганно шепнула Эрато.

— Не смей! — возмущенно взвизгнула Эвтерпа.

— Останься с нами, — взмолилась Каллиопа.

И лишь занятая своими мыслями Терпсихора промолчала.

— Я только посмотрю. — Савва вытер окровавленную ладонь о кусок ветоши, под недовольный ропот своих ревнивых муз направился к двери.

Она была жива. Без сознания, но жива. Из-под красного шерстяного платка выбивались озорные рыжие кудряшки, ресницы оказались такими же рыжими, как и волосы, а щеку, усыпанную не поблекшими за зиму веснушками, прочерчивала глубокая кровавая царапина. Красавицей этой смешной рыжей девочке больше не быть никогда. Но разве важна красота внешняя, когда есть свет души, такой же дерзкий и яркий, как ее рыжие волосы! А он и не чаял найти свою музу вот так, на развороченной снарядами улице, ослепительно-яркую, живую.

Радость обретения придала Савве сил, он почти не шатался, когда внес раненую незнакомку в мастерскую. Музы встретили их напряженным молчанием, его музы еще не перестали быть женщинами, не разучились обижаться.